внимательная, – фыркнула Настя. – Он не нашёл её. От того, навег'ное, и был такой злой…
– И куда она могла деться?
– Может, ей удалось пег'есечь пустошь? – пожала плечами Настя. – Тег'ентий не заходил в дег'евню, навег'ное, не хотел возвг'ащаться в темноте.
– Тебе будто совсем всё равно.
– Отчего же?! – взъерепенилась подруга. – Успокойся, дог'огая! Я пг'осто за неё г'адуюсь! Оказывается, это место – сущий кошмаг'… Всем так и хочется отсюда сбежать, разве не здог'ово, что хоть кому-то удалось? Давай, Маг'ишка, бег'и пг'имег'. Авось и у тебя всё получится. Ты попг'обуй…
– Она маленькая девочка! Кончай паясничать, дог'огая, – едко передразнила Маришка. – Хорош уже делать вид, будто ничего странного не случилось. Очнись! Маленькая девочка исчезла, и ни следа не найти – ни в пустоши, ни в доме.
– Смотг'итель нашёл её ленту!
– Ле… Что? Какую ленту?
– Кг'асную, из неё Танька банты на голове вывязывала. – Настя победно расправила плечи. – Висела на пике забог'а – видно, зацепилась, когда та пег'елезала.
– Это… – Маришка пыталась подобрать слова, – ничего не доказывает.
– Да ну?
– Это же просто отвратительно! Ты готова поверить любой ерунде, лишь бы не смотреть правде в глаза!
– А по-моему, отвг'атительно то, – прошипела подруга, опускаясь на кровать, – что тебе хочется думать, будто её г'азог'вали мег'твецы.
– О! Ну знаешь, у меня теперь есть ещё одна занятная мыслишка, – выплюнула Маришка. – Может, её прибил Терентий?
– Да ты двинулась! – Настя сжала, а затем разжала пальцы, собираясь с мыслями. – Сег'ьезно, Маг'ишка, тебе пог'а лечиться. Как сбежишь, сг'азу поищи себе доктог'а!
– Я не собиралась оставлять тебя одну в доме с мертвецами!
– Хватит! – рявкнула Настя, да так резко и громко, что Маришка подавилась словами. – Я хочу заняться гг'амматикой, – она сделала паузу и попыталась выдавить дежурную улыбку, но та получилась корявой. – Так что, будь так добг'а, не мешай мне.
Маришка покачала головой.
Больше в тот вечер они не перемолвились ни словом. Маришка сразу же отвернулась к стене, пытаясь уснуть. Но чем ближе подкрадывался сон, тем ярче и назойливее становились образы вчерашней ночи. Жёлтый свет фонаря, очерчивающий узкое лицо мышелова, запах гнили и тухлой рыбы, белые пальцы, тварь со остекленевшим взглядом. «П-ммм… п-мм-ы-гии…»
Маришка распахнула глаза. «Всевышние!» Сна как не бывало. Маришка села в кровати и достала дневник. Попыталась перечитать дневные записи, но не могла прочесть ни строчки. Страх волнами подступал к животу, чувствовался в солнечном сплетении, затем в горле. Будто рвота. А быть может, именно она это и была.
В конце концов Маришке пришлось отложить карандаш. Попытки перенести внутреннюю муть на свежие листы ни к чему не привели. Она улеглась обратно на подушку, раздумывая, как заставить себя закрыть глаза. И уснуть. Но темнота до того пугала её…
Настя такая впечатлительная, что в первые месяцы приютской жизни боялась даже полёвок – но даже она всегда с лёгкостью закрывала глаза или поворачивалась к темноте, возможно, полной жутких тварей, спиной. Она говорила: «Мне так спокойнее. Я ничего не вижу, значит, ничего нет». Маришке запоздало подумалось, что это было, пожалуй что, Настиным жизненным принципом. Но у неё – Маришки – так не получалось. Для неё «не видеть» вовсе не значило… Это никак уж не могло унять её страха. Это усиливало его.
Настя читала что-то в тетради, которую велено было вести по грамматике. Училась. Она любила учиться. И не были помехой ни отсутствие парт, ни запаздывание учителей. Как скоро те прибудут? Почему ещё не приехали?
Свет Настиной прикроватной лампы дарил Маришке шаткую иллюзию безопасности. Она уставилась на пламя, танцующее над газовой горелкой, и смотрела на него до тех пор, пока всё вокруг дрожащего столбика не сделалось тусклым и тёмным. Она беззвучно шептала молитву. Просила Всевышних дать им время. Просила открыть глаза на правду всем остальным. Просила милости для Императора и всей его семьи, как делала совершенно всегда. Просила, чтобы Настя поверила ей. Просила, чтобы Танюша оказалась жива и невредима. Чтобы её нашли.
Просила, просила, просила. Пока наконец не почувствовала, как сон медленно, но настойчиво уволакивает её из этого вечера.
Ту́ки-та́
Следующее утро наступило куда быстрее, чем приютским того бы хотелось, – около шести. Анфиса, трезвоня колокольцем для скота, шаркала по коридору:
– Поднимаемся! Поднимаемся!
Её голос в сонной тишине казался ещё более гулким и неприятным, чем был на самом деле. Колоколец вторил ему низким металлическим звоном.
Маришка, успевшая высунуть нос из-под одеяла, снова накрылась с головой. Ей, в первые секунды после пробуждения думавшей, будто лежит она в прежней общей спальне на Капитольского, сделалось до невозможности тоскливо, как только пришло осознание, где довелось проснуться на самом деле.
Воздух в комнате стоял по-утреннему морозный.
– Поднима-ае-емся! – тянула Анфиса, проходя мимо их двери.
И от нервирующего холодного дребезжания колокольца хотелось зажать ладонями уши.
Настя встрепенулась и скатилась с кровати.
– Вставай! – толкнула она подругу, завёрнутую в одеяло, будто окуклившаяся гусеница. – Вставай-вставай!
– Отстань.
Маришка втянула голову в плечи и прикрыла глаза.
Но Настя вскоре развела такую бурную деятельность, что заснуть снова было едва ли возможно. Гремя ящиком прикроватной тумбы, стуча туфлями по полу, шурша подъюбником – небывалой для приютских девиц роскошью, – Настя готовилась к завтраку.
Когда Маришка – сонная и взъерошенная – выволокла себя из кровати, подруга уже вовсю щипала губы и щёки, придавая тем свежий вид. На ней было чистенькое приютское коричневое платье, волосы нарочито немного неряшливо подхвачены лентой – так, чтобы передние пряди, слегка завиваясь, спадали на плечи.
«Ну просто загляденье», – раздражённо подумала Маришка, бросив быстрый взгляд на неё.
– У тебя секунд сог'ок, – сообщила подружка, выглядывая в коридор. – Уже стг'оимся.
На завтрак они спустились – как то часто и бывало – полными противоположностями друг другу. Одна – летящей походкой, с румянцем, в опрятном платье. Другая – прихрамывая, в мятом сиротском одеянии, с пепельным лицом и волосами, наспех расчёсанными пальцами. Хотя бы нога беспокоила гораздо меньше – вероятно, работали мази служанки.
Обеденная зала располагалась двумя этажами ниже, в холодном и пахнущем сыростью восточном флигеле, перед кухней.
– О, а вот и кровавая госпожа! – завидев Маришку, прыснул Терёша. И другие младшегодки вторили ему смешками.
– Заткнитесь! – зашипела на них Настя, и мальчишки с хохотом отскочили в стороны.
Маришка сцепила зубы. В том, что новая кличка прилипнет надолго, можно было не сомневаться.
Длинный узкий стол, растянувшийся вдоль всей стены, от кушаний не ломился. На нём не было даже плохонькой скатерти, миски с похлёбкой стояли прямо на грубо выскобленной столешнице.
– М-м, знакомый
