толкает плечами встречных людей, он несколько раз прошел от надстройки до бака, прежде чем увидел то, что не давало ему покоя.
Недалеко от их лежака, среди компании бродяг, на которых ему утром указывал Аркадий Борисович, стояла толстая, рослая баба в грязном тесном пальто. Из кармана трещавшего по швам пальто торчал измазанный кровью край желтого вязаного берета. Не помня себя, Алексей шагнул к ней. Его душила ярость.
— Где чемодан и пальто? — выдохнул он и рывком выхватил из ее кармана знакомый берет.
Дальше произошло что-то непонятное. Вместо того, чтобы испугаться и начать оправдываться, женщина схватилась за уже пустой карман и вдруг поперла на Алексея, надвигаясь на него своим необъятным телом. Еще не поняв, что произошло, бездомные зашевелились и стали приподниматься.
— Ты че это хватаешься, а? Гад! Какой чемодан? — напирала баба. Маленькие глазки побелели от злости.
— Ты че, мужик? С ума сошел? — подскочил к Алексею еще кто-то, дыша прямо в лицо тяжелым махорочным перегаром. — Какое еще пальто? Вали отсюда, фуцан! А то морду сворочу…
Дальше нужны только действия. Ты знаешь правду, иди вперед, и будь что будет. Иначе не выжить, иначе надо извиниться и уходить — если тебя отпустят. Но и это не поможет. Почувствовав твою слабость, они придут следом и заберут все, что у тебя есть, жену тоже заберут, а о тебя вытрут ноги. Если уже подошел к черте, за которой должны следовать только действия, — иди дальше, зажмурь глаза, но иди, — иначе не стоило обозначать свою беззащитность и высовываться из толпы.
Алексей не был трусом, вернее, он думал, что он не трус. Но он был воспитан в другой среде — в среде всегда проигрывающей жизненным сложностям интеллигенции. Они всегда боятся совершить ошибку, и всегда ее совершают.
— А берет? Откуда у вас берет? — понимая, что все идет как-то не так, крикнул Алексей. Его лицо пошло пятнами. Бездомные незаметно взяли его в круг. Они уже поняли, с кем имеют дело.
— Валялся вон там, твой берет, — баба все напирала и напирала. — Ты че мне карман порвал, гад?..
Не бьешь ты, бьют тебя. Дышащий махорочным перегаром вдруг размахнулся и, надсадно крякнув, со страшной силой ударил Алексея кулаком в лицо. От неожиданности Алексей даже не успел понять, что произошло. В глазах вспыхнула белая ослепительная вспышка, брызнули и разлетелись искры, а в голове что-то лопнуло и зазвенело. Алексея швырнуло на железную вьюшку, колени подкосились, и в следующее мгновение какая-то часть его сознания поняла, что он уже валяется на палубе, а вокруг плотной стеной стоят бездомные.
Из всех чувств человека инстинкт самосохранения самый живучий. Сердце шепнуло: «Вставай!», и Алексей, закрывая лицо руками, еще ничего не понимая, попытался подняться на ноги. Он уже встал на колени, как в глазах еще раз вспышкой сверкнула молния, и рот сразу наполнился соленой кровью. Лязгнув зубами, он снова упал на железо палубы. Бездомные, посмеиваясь, отошли в сторону и, как ни в чем не бывало, продолжили разговаривать между собой. Остальные, кто сидел рядом, старались не смотреть в его сторону.
Боль еще не пришла, в голове звенело, перед глазами вспыхивали и гасли огненно-красные круги. Его тошнило. Мыслей тоже не было, было только жгучее непонимание происходящего. Как будто он замахнулся палкой на трусливую бродячую собаку, но шавка, вместо того, чтобы шарахнутся в сторону, пугливо поджав хвост, вдруг бросилась и с остервенением вцепилась в него зубами.
— Ладно, — шептал себе Алексей, поднимаясь на ноги и вытирая тыльной стороной ладони кровь с разбитых губ. — Ладно…
Но что значит это «ладно», он и сам не знал. Подобрав с палубы слетевший шарф, он медленно пошел обратно на бак.
Когда-то давно у его отца в кабинете была большая библиотека. Маленький Алеша ходил, смотрел, трогал руками таинственно поблескивавшие золотым тиснением корешки толстых томов и представлял, как он вырастет и прочтет все эти книги, разом впитав все лучшее, что нашли в своих сердцах люди, с тех пор, как их изгнали из рая. Но вот он вырос, и оказалось, что никакие книги ему не нужны. А сейчас ему нужен был лишь заранее открытый нож в кармане пальто…
— Или объединение, — вдруг громко сказал он вслух. Люди, мимо которых он в это момент проходил, удивленно обернулись, но заметив опухшую челюсть и кровь на руках, сразу испуганно отвели взгляды. — Да, объединение, — уже про себя повторил Алексей, поднимаясь на бак.
…Эх неопытность, неопытность… Никакие ножи не помогут, дай доброму нож, он им зарежет себя. И объединения тоже хороши только против природы, или себе подобных, но не против голода. Голод разобьет любой союз, он разъединит даже единство, основанное на родстве.
Между тем, они подплывали. Низкий, заболоченный берег приближался, в вечерних сумерках можно было различить поросшую деревьями возвышенность, с остатками каких-то полуразрушенных строений. На гряде кое-где белел снег. Первая баржа, светясь прожекторами, уже начала выгрузку. Надо было торопиться.
Алексей поднял с палубы лежащую без сознания женщину и осторожно перенес ее к надстройке.
— Упал на баке, — сказал он, предупреждая вопрос взволнованной до предела Веры. — Зацепился за что-то, и вот…
— Внимание! Подготовиться к высадке. Трапов не будет! — раздался с мостика усиленный рупором голос. Палуба под ногами начала подрагивать, двигатель работал в режиме реверса, поднимая за кормой муть. Аркадий Борисович вместе с Санькой стояли возле фальшборта и, не отрываясь, смотрели на темнеющую совсем рядом возвышенность. Кадык старика все время двигался, как будто он судорожно пытался проглотить что-то, что мешает ему дышать. Загрохотала, разматываясь, якорная цепь.
В этот момент женщина на его руках открыла глаза. При жизни ее обманывали все, каждый по-своему, — но обманывали. Вот и смерть тоже обманула.
— Мама… — прошептала она сухими губами.
* * *
Баржи закончили выгрузку глубокой ночью. Когда суда, одно за другим совершив широкий разворот, взяли обратный курс на юг, над заброшенной факторией уже поднимался дым костров. Дым был слишком густым — мокрые ветки парили и не хотели гореть. Когда караван выходил из затоки в русло Оби, на последней барже зачем-то прозвонили в колокол.
Ошибка купцов Елизаровых оказалась живучей. Позже, когда все закончилось, старики в Покровском шептались, что душа отшельника Петра, навечно растворенная в трясинах, выпросила себе у князя мира многоликую жертву.
Но не стоит во всем искать мистику. Давайте лучше включим настольную лампу, сделаем себе чай, накинем на колени плед — пусть в квартире будет светло и уютно, сядем в кресло и подумаем вот о чем.
Тысячелетия понадобились
