каждая калория подсчитана. По мнению таких девушек, оступиться – значит на шажок приблизиться к смерти. Расстройства пищевого поведения вроде анорексии и булимии – крайние проявления потребности в контроле, но многие женщины описывают другие проблемы, возникающие из-за жестких требований к себе. Я по-прежнему берегу свои длинные волосы, потому что помню, как мама, плача, держала в руках клоки собственных волос. Я знаю, что это неразумно – облысение вызвали лекарства, а не рак, – но на каком-то уровне верю, что чем больше у меня волос, тем дальше я от смерти.
Андреа Кэмпбелл, доктор философии и психолог из Санта-Фе (Нью-Мексико), часто консультирует женщин, потерявших матерей. Ей было десять лет, когда ее мама умерла от рака груди. Сама Кэмпбелл уделяет огромное внимание своему весу. «Моя мама была крупной и всегда следила за весом, – поясняет она. – Когда она умирала, весила всего 41 килограмм. Теперь, вдруг теряя вес, я жутко боюсь, что умираю. На протяжении восьми лет во мне было не меньше пяти лишних килограммов. До этого я теряла вес и снова набирала его. Так я пыталась почувствовать себя в безопасности».
Самовосприятие дочери зависит от ее способности перенять некоторые черты матери и отклонить другие. Этот процесс усложняется, если дочь помнит мать тяжелобольной. «Дочь не хочет быть похожей на мать, потому что это значит, что с ней произойдет что-то ужасное, – поясняет Наоми Ловински. – Она будет плохо себя чувствовать, потеряет волосы. Мать – не тот человек, на которого дочь хочет равняться».
Чтобы отделиться от матери и так гарантировать собственное выживание, дочь пытается эмоционально отдалиться от матери. Но отвержение также обрывает связь дочери со здоровой матерью, той, которая когда-то была молодой и необремененной больницами, лекарствами и тревогами. Именно на нее дочь хотела бы быть похожей. «Большинство женщин, которых я консультирую, работают над внутренними отношениями с матерями, независимо от того, жива ли она, и своей способностью к материнству, – утверждает доктор Ловински. – Женщина, которая потеряла мать в раннем возрасте, не может проработать свои отношения, потому что не знала маму здоровой. Тогда она пытается восстановить образ здоровой мамы, чтобы воссоздать хорошие отношения и применить их к своей способности быть матерью». Для этого дочь должна уделить внимание тому, что было до болезни матери. Фотографии здоровой мамы и истории из ее жизни помогут нам понять, какой она была до нашего рождения и в первые годы, проведенные вместе.
Продолжительная болезнь и неоднозначная утрата
Небольшая группа дочерей без матерей выросла в семьях, где мамы болели продолжительными прогрессирующими заболеваниями, например рассеянным склерозом или ранней болезнью Альцгеймера. Либо проводили много времени в больнице или лечебном центре. В таких условиях мамы не могли выполнять свою роль, и утрата вызывала у дочерей растерянность и неопределенность. Мама была живой, но недееспособной. Она была мамой, но не могла участвовать в жизни семьи. Если здоровье матери ухудшилось из-за родов, дочь часто испытывает чувство вины.
51-летнюю Жозефину воспитали бабушка и отец. Мать, страдавшая рассеянным склерозом, не могла заботиться о ней. Жозефине было 20 лет, когда ее мама умерла, но она считает, что потеряла маму гораздо раньше.
На самом деле у меня не было мамы. Она заболела рассеянным склерозом, когда была беременна мной. Я единственный ребенок в семье. Ей прооперировали мозг во время беременности. Врачи ничего не нашли; решили, что в мозге скопилась вода, но позже диагностировали рассеянный склероз. Мама уже была частично парализована к моменту родов, поэтому бабушка переехала к моему отцу, чтобы заботиться обо мне. Мама постоянно находилась в больницах, пока мне не исполнилось девять лет, затем ее поместили в специальное медицинское учреждение. Там она и умерла, когда мне было 20 лет.
Мы навещали ее каждые выходные, но все, что я знала о ней, это то, что эта женщина не выходила из больниц. Я была слишком маленькой, и у меня не осталось никаких воспоминаний о ней как о матери. Она могла говорить, но была прикована к постели. Я почти не помню, чтобы она воспитывала меня.
Для своей дочери мать, помещенная в медицинское учреждение или долгое время пребывающая в коме, находится где-то между жизнью и смертью. Ее нельзя считать ни живой, не мертвой. Невозможно предсказать, когда и как она умрет. Одна женщина, чья мама провела в коме из-за инсульта почти все ее подростковые годы, вспоминает: «Хотя мы знали, что она умрет, испытали шок, когда это произошло. Я думала, что буду готова к этому, но в итоге почувствовала себя разбитой. Лишь тогда я осознала, что цеплялась за слабую надежду. Мне казалось, что пока мама жива, она может поправиться».
Неожиданная смерть
По мнению Филлис Сильвермен, смерть всегда кажется неожиданной, даже когда ожидаема. «А когда родитель просто “падает замертво” удар по семье невозможно переоценить», – уточняет она. Сердечные приступы, несчастные случаи, самоубийства, насильственная смерть, осложнения при беременности и родах, акты терроризма, природные катастрофы, войны и другие причины внезапной смерти[9]сразу ввергают семью в кризис. Такая утрата – тяжелая проверка на прочность. «Одна из загадок человеческой природы – то, что совершенно неподготовленный человек может пережить такой удар и жить дальше», – писал Марк Твен, потеряв свою любимую дочь Сьюзи в 1896 году. Жизнь резко меняется – слишком быстро, чтобы спокойно перестроиться.
Моментальный шок, недоверие и хаос, следующие за внезапной смертью любимого человека, могут приостановить переживание горя до тех пор, пока члены семьи не осмыслят обстоятельства утраты. Когда девочка верит, что мир – безопасное и приветливое место, и ее убеждения рушатся в один миг, ей нужно пересмотреть и перестроить свои принципы, прежде чем она сможет принять материнское отсутствие. Мы оплакиваем потерю, лишь чувствуя себя достаточно уверенно, чтобы отказаться от некоторого контроля. Если мы ждем очередного удара, это становится невозможным.
26-летняя Донна вспоминает, как ехала из Сан-Франциско в больницу в другом городе, узнав, что ее мать покончила с собой. «Я ворвалась в реанимацию, – вспоминает она. – Во мне кипел адреналин. Слез не было. Я с трудом выговорила: “Я Донна Барри. Где мой отец?” Медсестра отвела меня в палату, и я увидела маму, лежавшую с трубкой во рту и бинтом на лице. Папа сидел рядом, держал ее за руку и плакал. Я обернулась и накинулась с кулаками на медсестру, словно слетела с катушек. Осознала реальность лишь спустя долгие месяцы. Я знала, что мамы больше нет, но мне по-прежнему казалось, что она
