тот, словно только его и ждал, набросился на бармена с кулаками. Дальнейшее Решетников помнил смутно, более или менее трезво он начал соображать уже в камере.
Сев на кровати, он осмотрел себя: на рубашке осталась всего пара пуговиц, да и весь он был изрядно потрепан.
Подняв глаза, он видел сидевшего напротив Достоевского.
– Я сплю? – обратился к нему Решетников.
– Батенька, с чего это ты решил водку кушать, за душой ни гроша не имея?
– А как вы здесь? Это же явь?
Достоевский не ответил.
– Нужен второй роман.
– Согласен. И третий надо, и вообще… крепкое собрание сочинений заиметь неплохо бы.
– Второй роман самый трудный.
– Вы теперь и наяву меня доставать будете?
Решетников нащупал в нагрудном кармане оторванные пуговицы и озадаченно произнес:
– Полтергейст какой-то, их что, рвали и складывали мне в карман?
Достоевский, не обратив внимания, продолжал говорить о своем:
– Начинать надо пораньше. Тебе не так много времени осталось, Петр, а написать нужно прилично. Хотя бы больше, чем Гоголь. А времени мало.
Решетников, посерьезнев, посмотрел на Достоевского.
– Сколько?
– Не стоит тебе знать. Немного.
– Мне тридцать семь через полгода, тогда? Как Пушкин? – Решетников усмехнулся с грустной иронией. – Будет дуэль? С Завадским? На чем драться будем, к чему готовиться? Шпаги освоить или мушкеты? Ну?
Но разговор прервал зашедший в камеру лейтенант:
– Проспался? На выход.
Решетников обернулся к писателю, но в камере того уже не было.
Из полицейского участка его забрала Ольга.
– Какими судьбами? Как нашла меня? – стал спрашивать Решетников. Вместо ответа Ольга вынула из сумочки паспорт.
– Слушай, надо все исправить, хочу оставить тебя в покое, так что давай разведемся. У меня и паспорт с собой.
– Серьезно? У тебя машина, поехали. Успеем, а?
– Я бы с удовольствием, но у меня самолет через два часа.
– Куда летите? – небрежно спросил Решетников.
– Отдыхать.
– Кто-то устал?
Ольга внимательно на него посмотрела:
– Петь, пора остановиться, и хватит себя жалеть. Приходи в себя и продолжай работать.
Они подошли к ее машине. Ольга открыла дверь и стала садиться, но вдруг замерла и спокойно произнесла:
– И кстати, ты дрянь, Решетников.
– Уже прочла роман? – догадался он.
– Теперь же все будут знать, что это про нас.
– Имена изменены, – повторил уже в который раз Решетников. – Любое совпадение с реальными людьми случайно. Там в самом начале…
Ольга не дослушала:
– Как Саша это воспримет? Не подумал? Понятно, ты получишь «Букера» или еще какую премию, а мы чего? Насмешки? Всю нашу жизнь вывернул наизнанку.
– Написано хорошо?
– Но все как-то оправдательно, жена не в лучшем свете, чувствуется, что автор обижен на нее.
– Нет, автор…
Ольга снова перебила его:
– Петь, тебе, как я поняла, жить негде. Вот ключи, у меня есть чердак, если помнишь, я жила там до нашего знакомства, с выходом на крышу такой. Место скромное, зато бесплатное. Прошу, поживи там, пока у тебя не устаканится.
Ольга протянула связку ключей, но Решетников не брал их.
– Ты был столь благороден, что все оставил нам, позволь и мне тебя отблагодарить.
Видя, что Решетников не шевелится, Ольга разжала пальцы, и ключи упали на асфальт. Когда ее машина скрылась из вида, Решетников наклонился и поднял связку.
Он позвонил Красовской:
– Нам нужно поговорить. Пожалуйста.
Красовская сухо ответила:
– Только быстро.
– Мне роман надо писать, работать надо.
– Так пишите.
– Не перебивай. Друзья помогли с жильем, безвозмездно, есть каморка, чердак, с выходом на крышу, отличное место, чтобы написать нетленку. Но сам не смогу, нужна помощь. Вот я ее и прошу у вас, помощи этой. Мне нужен человек, который будет записывать то, что я диктую, так будет гораздо быстрее. Я должен успеть написать как можно больше за оставшееся время. Я скоро умру.
– Вы не шутите? Вам нагадали, что ли?
– Информация из достоверных источников. Мне нужна помощь. Патовая ситуация. Жить будете у меня, вместе под одной крышей, на одном чердаке. В ежовых рукавицах меня поддерживать.
Красовская молчала. Не услышав возражений, Решетников приободрился:
– Я напишу тебе адрес.
* * *
Приехав в свой офис, Решетников с охотой погрузился в привычные дела. Даша рассказывала о новых клиентах, Петр привычно делал пометки в блокноте, уже начиная продумывать возможные действия. Но едва она вышла из кабинета, раздался голос Достоевского:
– Хватит уже заниматься ерундой.
Дернувшись от неожиданности, Решетников раздраженно произнес:
– Нельзя как-нибудь предупреждать, не так резко появляться?!
– У нас мало времени. А ты собираешься снова заниматься этой ерундой, всяких изменщиков выгораживать?
– Нет.
– Что нет?
– Я буду заниматься. Буду. Сколько бы мне ни осталось, мне нужно это агентство, знаете почему, а?
– Ты говорил.
– Нет, я хочу сказать сейчас правду. Я люблю свое творчество, люблю то, что я пишу. И здесь мой текст уже никто не правит. Федор Михайлович, ведь люди уверены, что сценарист – это отличная профессия, интересная, яркая. А я вам расскажу, кто такой русский сценарист. В один прекрасный день тебе предложат писать историю, увлекательную, нужен именно ты, твой стиль, твой почерк, и ты согласишься, тебе понравится. Тебя тут же как-то незаметно подвинут в гонораре, и ты снова согласишься – у тебя уже мысли, ты уже работаешь. Ты душу свою, значит, раскрыл и всю ее в текст, работаешь с огоньком, по-честному, без говна, для вечности пишешь. И тебе подарят редактора, это такой вертухай от искусства, обычно – гнида с проседью, которая постоянно что-то мычит про теорию и грамматику. Далее появится креативный продюсер. Это недоавтор и недопродюсер, чрезвычайно бесполезное существо, но всегда в титрах. Так вот он поздоровается с тобой, руку пожмет и правки принесет, на любой вкус, и постоянно будет убеждать, что от этих правок история становится только лучше. Потом подключается розовощекий режиссер с правками, и не поверите, даже оператор может пнуть сценариста.
– Оператор-то при чем? – искренне изумился Достоевский. – Ему-то чего неймется?! Вот дрянь…
Решетников, начиная заводиться от собственного рассказа, встал и заходил по кабинету.
– Потому что в сценариях, как и в футболе, разбираются все! Они, конечно, за эти правки будут все в аду гореть, их сразу на гриль определят. Это тебя как-то греет, но это потом, а сейчас переписывать надо. С утра тебе говорят одни умные вещи, к вечеру другие, еще умней, но отменяющие действия первых, ты уже просто ни черта не понимаешь, но что-то все время переписываешь. Было в сценарии дерево, стала угольная шахта – ничего, прорвемся. И хорошо бы, чтобы все трахались, но в одежде и с моралью, и никто, не дай бог, не курил
