в кадре.
– Курить нельзя, я тоже против, – вставил слово писатель.
– И тут появится генеральный продюсер, он живо прочтет написанное, и начнется настоящая свистопляска, с бубнами и горном, успевай подставлять. А вишенка на торте – это когда этот измученный сценарий попадет к актерам. Твою ж мать, сначала лицедеи будут визжать от восторга, но потом перечитают и начнут улучшать, сука, свои роли, придумывать всякие увлекательные детали и события, а ты сидишь, у тебя от замысла уже ни черта не осталось, ты просто не понимаешь, что это за буквы, которые тебя постоянно просят переписать. А тебя еще будут просить убрать слово «едь»! Едь! – нельзя, его, артиста, коробит, такого слова нет в русском языке, Федор Михайлович!
Достоевский примирительно закивал:
– Нет такого слова.
– Но так ведь говорят! – горячо возразил Решетников. – Его нет, а эти сраные люди так говорят, они не скажут никогда «ну ты давай, езжай», они, говнюки, скажут, как назло, – едь! И самое главное, что везде одно и то же.
Достоевский со вздохом, без тени ехидства или нравоучения, сказал:
– Петр, все это закончится тем, что ты возьмешь ружье и начнешь убивать.
– Это было бы так справедливо. Но не способен. Не герой, не тот психотип. Но когда-то появится сценарист, который возьмет в руки ружье, патронташ через плечо и начнет раздавать свинцовые автографы всем. И не застрелится после акта воздаяния, а смело отдаст себя в руки правосудия. И его оправдают, да, оправдают! Когда зритель узнает, какая тут у нас бесовщина творится, он нашу сторону примет, я уверен, крестный ход по Руси пойдет, чтобы воскресить наше славное в прошлом Кино и не родившееся еще пока Телевидение.
Достоевский улыбался, но без насмешки, а по-доброму, с сочувствием. Ободренный Решетников присел и начал говорить тихо и вкрадчиво, словно на исповеди:
– И вот, чтобы это пережить, чтобы не убить никого, ни просто нассать кому-нибудь на голову… мне нужна отдушина, куда я приду и где все будет правильно, как я написал, где я немного порадуюсь, самую малость, выдохну. И поэтому я не хотел, чтобы жена знала об «Алиби», потому что она бы сюда залезла и тоже начала править вместе со всеми. И благодаря этому агентству я живу, и правлю тексты по восемь раз, и никого не убил.
– Пиши роман. Не будет никто править.
– Вы издеваетесь? У меня в первом же романе издательство несколько кусков убрало, даже не предупредили. Если небеса хотят, чтобы я писал, «Алиби» я не оставлю. Это мое условие. По-моему, справедливо.
Зазвонил телефон. Решетников, увидев, что звонит Анна, мигом утратил всю свою горячность и пробормотал, скривившись:
– Вот я дебил…
Он совсем забыл о том, что позвал ее.
* * *
Анна ждала его на лестничной площадке. Увидев ее, Решетников почувствовал, как потеплело на душе. Нежно погладил девушку по щеке и поцеловал в губы. Та ответила на поцелуй, но тут же отстранилась:
– Нет. Нет.
Решетников понимающе закивал:
– Только деловые отношения.
– Да, – ответила Анна.
Решетников довольно быстро обустроился в новом жилище. Это было небольшое чердачное помещение, какими-то правдами и неправдами обустроенное во вполне сносную квартиру, состоявшую из кухни, санузла и комнаты, разделенной на кабинетик и спальню.
Этим же вечером они приступили к написанию новой книги. Красовская сидела за ноутбуком, приготовившись печатать. Решетников расхаживал по комнате.
– Это, как я понимаю, и есть муки творчества? – сказала Анна через несколько минут бесплодного ожидания.
– Никогда не было, если честно, что-то сейчас… Напиши «Вечерело», – и тут же добавил: – Сотри.
– Вы же не знаете, про что писать, да?
– Про чиновников хочу. Нет романа сейчас про чиновников, все «Мертвые души» с «Ревизором» перечитываем и Салтыкова-Щедрина. Нужен наш современный роман. Как считаешь?
– Смешной?
– Немного фантастический. Да, да, да. Вот оно. Эта тема, конечно. Большой роман о чиновниках. Метелин. Запиши, запиши, Метелин. Крупный чиновник Воронежской области. Да, центр не трогаем, пишем о периферии.
Решетников диктовал:
– Метелин любил думать о России, задавался суровыми вопросами: что это за страна, зачем она? Часто он слышал от своих коллег, что место это проклято, ему нравилась такая точка зрения. Но все-таки в него постепенно закрадывалось сомнение: что, если есть какой-то смысл во всем этом огромном пространстве? К его счастью, он умел отгонять эти мысли сном. Он любил и умел спать. Он любил пасмурную погоду, слякоть и гололедицу, все эти непогоды в его душе пробуждали недетский трепет. Он давил все эти порывы. И на тридцать третьем году жизни он отчетливо понял страшную вещь: он любит Россию. Это все равно что влюбиться в страшненькую девушку. Тебе и на людях с ней появиться совестно, но когда ты с ней наедине – лучшего и нет. Вот так и с Россией. В тридцать три года он впервые назвал ее Родиной.
Решетников помолчал. Красовская смотрела на него, ожидая продолжения.
– Имя роману придумал: «Вся власть от Бога». Да. Хорошо? Напиши.
Анна послушно печатала. Решетников зашел к ней за спину, пробежал глазами написанное и велел:
– Сотри. Все сотри. Все.
Он сел на кровать. Анна подошла и опустилась рядом.
– Что дальше?
Решетников обнял ее и начал целовать.
Красовская попыталась отодвинуться.
– Нет, только работа.
– Ты моя жена. Ты моя писательская жена. Да?
Красовская чуть улыбнулась и ответила на его поцелуи. Их ласки становились все горячее, но в этот момент раздался звонок в дверь.
– Вы кого-то ждете?
Решетников в недоумении смотрел на дверь.
– Нет.
Звонки становились все настойчивее и длиннее.
Анна поправила одежду и встала.
– Вдруг мы соседей заливаем. Я все же открою.
На пороге стоял Саша. Увидев Анну, он в изумлении замер в дверях. Красовская тоже растерялась. Первым обрел дар речи Саша:
– А папа дома?
– А… да, проходи. – Анна пропустила Сашу и громко сказала:
– Петр Сергеевич, это к вам.
Решетников выглянул из комнаты и тоже замешкался от неожиданности.
– Я не думал, что ты так быстро навестить решишь…
– Я пришел поблагодарить тебя, – произнес Саша. – Ты в книге меня таким изобразил, я страдающий, но мужественный юноша. На меня другими глазами смотреть стали, особенно девочки. Может, мы чаю попьем?
– Да, конечно.
Красовская быстро прошла на кухню.
– Я вот работаю, – Решетников показал на раскрытый ноутбук. – Второй роман.
Они сидели на кухне и пили чай с тортом.
– Да, знакомься, это моя личная Анна Сниткина. – Решетников улыбнулся и пояснил: – Стенографистка Достоевского.
– Вторая и последняя жена Достоевского. Стенографисткой у него работала, потом он в нее влюбился и женился, – добавила Красовская.
Саша выслушал и кивнул,
