и дрожал. Но когда нужное количество добровольцев так и не набралось и стали записываться девчонки, я уже презирал этих так называемых мужиков.
Всех добровольцев собрали и попросили подписать бумагу. Я прочитал её и обалдел: «Я, такой-то такой-то, добровольно вступаю в бандформирование Шамиля Басаева». Это надо быть совсем идиотом, чтобы подписать себе смертный приговор! Колонна выедет, её расстреляют, а генералы в ажуре, ведь мы добровольно в банду вступили. И это нам передали с воли наши заботливые руководители!
Мы – заложники и журналисты – отказались подписывать. Тогда бумагу изменили[52].
Я ждал отъезда. Была надежда на всевышнего и на то, что колонна, как обещал Черномырдин, не будет расстреляна. Вера умирает последней.
ПОПОВ:
– Около десяти утра как всегда с криками «Асламбек, Шамиль» мы с Шарипом и Умаром подошли к больнице. Мы вели депутата, известного диссидента и правозащитника Сергея Адамовича Ковалёва. Накануне, после штурма, он позвонил Басаеву и сам договорился о встрече. Переговоры прошли успешно, стороны подписали соглашение.
Дальше мы с моими чеченцами занимались трупами и тяжелоранеными – Шамиль разрешил их забрать. Рефрижератор подогнали ко входу. Боевики выделили мне двух молоденьких ребят – как оказалось, студентов медучилища. Когда грузили труп моей знакомой, студентов замутило. У неё было оторвано полголовы.
Подъехали «скорые» за ранеными, и я попросил ещё восемь крепких заложников. В каждую «скорую» мы грузили раненого и заталкивали по восемь-десять заложников. «Скорые» быстро уезжали за территорию больницы. Так было несколько раз, пока один боевик это не заметил. Он крикнул на нас и запретил заложникам садиться в «скорую». Кто-то его окликнул, он зашёл в больницу, а мы продолжили отправлять по несколько заложников с каждой «скорой». Я заметил, что ещё один боевик наблюдает за нами, но он ничего не сказал. Многих мы так вытащили.
За пищеблоком мы обнаружили труп сотрудника «Альфы» Владимира Соловова. Он лежал за деревом в тридцати-сорока метрах от основного здания больницы. Мы осмотрели его и увидели, что у него перебита рука. Рядом лежали бинты коричневатого цвета, как будто пропитанные йодом. Похоже, он пытался перевязать себе руку, но был убит выстрелом снайпера.
Я забрал его бесшумный автомат «Вал», магазины к нему, каску, радиостанцию, гранаты. Гранаты и магазины с патронами успел сунуть себе в карманы камуфляжа. Меня окликнул боевик, который стоял за решёткой пищеблока и контролировал нас, подозвал к себе и потребовал отдать автомат. Я вынужден был подчиниться. Шарип с Умаром пошли с носилками, а я зашёл за гаражи, где сидел спецназ, и бросил им каску, радиостанцию и гранаты. Позже руководитель «Альфы» Гусев попросил меня вернуть оружие Соловова из Чечни. Это было делом чести, и я просьбу выполнил.
Мы долго не могли вынести Соловова с территории больницы, по ней продолжали колошматить наши.
Когда раненые и убитые были отправлены, я почувствовал боль в ноге и поехал в городскую поликлинику, где меня уложили и налили стакан водки. Я чуть выпил и уснул. Это был первый сон за пять суток. Я проснулся через полтора часа и вернулся в штаб. Там я записался сопровождать Басаева. Я не был добровольцем, я выполнял то, что мне положено. Генерал Медведицков спросил: «Ты едешь?» Я ответил: «Да, а ты?» – «Только до границы с Чечнёй, дальше мне нельзя». Я удивился, потому что понимал, что наши автобусы будут уничтожены.
РАМЗАЕВ:
– Когда сказали: «Всё, закончилось», я подумал: «Неужели?» Все поднялись наверх – посмотреть, что там.
Куда-то оттаскивали убитых. Везде кровь, всё разбито. Наверху людям больше попало, чем в полуподвале. Для меня это было обычное дело, сколько я мёртвых в Чечне таскал! На войне постоянно видишь разобранных на части людей, особого внимания не уделяешь. Была слабая надежда, что авось что-нибудь такое произойдёт, и война остановится.
Мы собирались домой. Когда надо жертвовать собой, особо не задумываешься. Но жить хотят все, даже дурак хочет.
СТЕПАШИН:
– Когда началась эта коллизия – лупить по автобусам или нет, – Ерин и Егоров отказались с Черномырдиным разговаривать. Разговаривал я. Я позвонил Степановичу по закрытой связи и говорю: «Так и так». Он говорит: «Давайте, только чтобы не на Ставропольском крае».
ФИЛАТОВ:
– Почему так принципиально было не в Ставропольском крае?
СТЕПАШИН:
– Якобы слово дал.
Весь воскресный день продолжались переговоры Басаева и Черномырдина: обсуждали маршрут и гарантии безопасности. Черномырдин дал Басаеву «слово премьера», что не тронет. В штабе негодовали. И, судя по словам Степашина, таки выпросили устное «добро» на уничтожение колонны. Но Гусев отказался выделить для этой операции «Альфу» без приказа сверху, поэтому в намеченную точку встречи выдвинулся СОБР. В боевой готовности находился и вертолётный полк. Около 16 часов следующего дня колонна из боевиков и ста тридцати девяти добровольцев, среди которых заложники, военные, журналисты и депутаты, отъехала от больницы на семи «икарусах». Замыкал колонну рефрижератор с трупами убитых басаевцев.
19 Июня. День шестой. Отъезд
СКВОРЦОВ:
– Утром я узнал, что из списка добровольцев меня вычеркнули. Я не знаю, кто, но поехать мне не дали. Я стоял и смотрел, как боевики и добровольцы уходят из больницы.
Ко мне вдруг подошёл тот дагестанец, что просил посмотреть раненого брата во время штурма. «Ещё раз спасибо», – сказал он и что-то протянул. Я взял, смотрю, а там деньги в рулон свёрнутые. «Мне ничего не нужно», – говорю. «Как мне вас благодарить?» – спросил он снова. «Слушай, ну что ты ко мне пристал? Не нужно мне ничего. Иди». Он не отстаёт. «Ну тогда, – говорю, – подари мне пистолет». Он удивился: «Зачем тебе пистолет?» – «Думаешь, вы одни тут бандиты?» – отвечаю. Он потянулся за пистолетом, потом усмехнулся и говорит: «Нет, не дам – ваши найдут, у тебя будут неприятности».
Они погрузились в автобусы, какое-то время ещё стояли, потом «икарусы» начали движение.
Я смотрел на автобусы и был уверен, что наши люди вернутся. С приключениями, но вернутся. Власть и так здорово опозорилась, неужели решатся уничтожить колонну? Я надеялся, что нет.
Ещё час нас не выпускали из больницы. Я выглянул в окно, под ним шли вооружённые офицеры. «Ребят, здесь нет уже никого, чеченцы уехали», – сказал я, высунувшись. Сестра начала меня оттаскивать: «Да вы видите, он же сейчас убьёт». Все боялись, не понимали ещё, что всё закончилось.
Мы вышли из больницы и пошли по направлению к выходу с территории. За забором нас встречали люди. Встреча была какая-то нетёплая. Они смотрели на нас, как на привидения; мы, наверное, были растерянные, грязные. Один мужик
