подошёл пожилой армянин. Он спросил, войду ли я в группу. Я ответил: «Раз нужно, естественно, я поеду». Это решение я принял для себя ещё во время разговора с Асламбеком. Этот пожилой мужчина записался первым. Следом за ним записался такой же пожилой русский. В общей сложности я набрал человек двадцать пять, остальные молчали.
Подождав ещё какое-то время, я вернулся к себе в кабинет. Ко мне подошёл стоматолог Бедоидзе и спросил, что делать дальше или чем помочь. Я объяснил ситуацию. Он собрал несколько человек и пошёл искать добровольцев. Люди были уверены, что колонну попытаются уничтожить. Те, кто записался, осознано шёл на риск ради спасения других.
При втором обходе желающих набралось ещё два десятка человек. Я подошёл к Асламбеку и объяснил ситуацию. Он выслушал и заявил: «Ну что же, наберём под дулами автоматов. Без группы прикрытия мы отсюда не уйдём». Внезапно к нам начали подходить добровольцы. Группа была сформирована, составлен список.
Когда я закончил с добровольцами, Асламбек неожиданно сообщил мне, что в штаб позвонила моя жена и просила не брать меня в группу прикрытия. «Я пообещал ей тебя не брать», – сказал Асламбек. На это я никак не прореагировал. Зашёл в кабинет, перевязал руку, осмотрел правую стопу. Вечером при обстреле больницы мне пробило подошву тапочка куском металла и он воткнулся в ткань стопы; тогда я сам его удалил, но стопа побаливала.
Автобусов, о которых договаривались с Медведицковым, к больнице не подали. По условию Басаева, если до 13–14 часов автобусов не будет, боевики остаются до следующих суток. Мне вновь пришлось звонить в штаб и выслушивать обещания, что автобусы пришлют вовремя.
Чуть позже Медведицков вдруг заявил, что автобусы есть, но водители отказались ехать в Чечню. Мне казалось, что делается всё для того, чтобы чеченцы не выехали. Мне сказали: «Ищите водителей среди заложников». Про себя я подумал: «Ну сволочи, готовятся нас добивать».
Как бы ни было тяжело, главный генетический двигатель человека – жить – заставил действовать. Мы снова отправились к заложникам – искать среди них водителей автобусов. С трудом набрали водителей, но один или двое оказались водителями большегрузов. Я позвонил Медведицкову и объяснил ситуацию. Он пообещал приехать и положил трубку.
В 13 часов автобусы так и не подали. Басаев согласился перенести время отъезда ближе к 15 часам, обозначив этим крайний срок. Вновь в штабе боевиков появился Медведицков. Он привёз напечатанные бланки заявлений для группы прикрытия. Я не глядя отдал их врачам, чтобы они раздали добровольцам для заполнения. Буквально через несколько минут, размахивая бланками, ко мне влетел Бедоидзе и резко спросил: «Ты их читал?» – «Не читал, а что?» – «На, читай!» Начинаю читать и с первой же строчки – шок. Во мне всё останавливается, текст плывёт. Заявление начиналось так: «Я, такой-то (указать Ф. И. О.), добровольно присоединяюсь к банде Басаева». Заканчивалось оно словами: «осознавая все последствия содеянного», подпись, дата.
То есть заложник, согласившийся рискнуть своей жизнью ради спасения других, превращался в бандита. От такой беспрецедентной наглости онемели все. Стало окончательно ясно, что руководство штаба по освобождению заложников готовит новую попытку реабилитироваться за свой провал ценой очередных жертв. Дозвонились до Черномырдина, объяснили ситуацию, стали убеждать его отменить эту форму заявления и оставить нашу форму списочного состава группы прикрытия. Говорили Черномырдину о форменном беспределе, который тут творится. После некоторой паузы Черномырдин согласился на нашу списочную форму, но сказал: «Больше я сделать ничего не могу, там у вас находятся люди, жаждущие большой крови» и что-то вроде «ищите выход сами».
Автобусы так и не подали, а Медведицков мне заявил: «Построй водителей, я с ними проведу беседу». Меня прорвало ненормативной лексикой. В конце я сказал: «Генерал, не позорься, сними погоны или я сам их с тебя сорву. Я не только не построю водителей, я тебя близко к ним не подпущу». Он посмотрел на меня и спокойно произнёс: «Ну что ты всё время на меня кричишь?» Понял, что мы пережили слишком много.
В конце этой встречи я сказал ему: «Генерал, если у тебя нет солярки, скажи мне сейчас, я сам её найду и заправлю автобусы». В этом идиотизме время, обозначенное Басаевым как крайнее, истекло, и чеченцы остались в больнице. Это значило, что нам предстояла ещё одна ночь в этом аду.
Вечером я зашёл в ординаторскую, там сидели Басаев и оба его зама, Большой и Маленький Асламбеки. Они молчали. Я подошёл, присел рядом, тоже помолчал, но потом спросил Басаева: «Неужели вы верите, что война закончилась?» Он помолчал и сказал: «Очень бы хотелось, чтобы она закончилась». На мой вопрос, что же теперь они будут делать, после задумчивого молчания Большой Асламбек ответил: «Вернусь в свой институт на второй или третий курс юрфака». А Асламбек Маленький сказал: «После института я сразу ушёл воевать, другого делать ничего не умею». Затем после паузы добавил: «Взяли бы в “Альфу”, пошёл бы не задумываясь и с удовольствием». Я вспомнил, как сразу после штурма они восхищались бойцом «Альфы», который дошёл до больницы под ураганным огнём и потом вернулся обратно[51]. Попасть в него никто не мог. А Басаев сказал, что занялся бы торговлей компьютерами, он с этим уже знаком – дело выгодное.
УЛЬШИН:
– Утром объявили, что требуются добровольцы ехать с боевиками в Чечню.
Я из той породы, которая должна кормить свою семью, и планка ответственности у меня высокая. Я всегда думаю: если я куда-то полезу, как это отразится на семье, кто детей кормить будет? Детей – двое, жена не работала.
Но когда в тот день я таскал трупы и видел измученных женщин и детей, я подумал: «Какого чёрта они будут сидеть в этой больнице из-за того, что кто-то испугался?» И вписал себя в список добровольцев. Тогда я не думал о своих детях, о семье, я думал обо всех. Я понимал, что мы не переживём ещё одну ночь в больнице, сойдём с ума.
Запись шла медленно. Я слышал, как сестра сказала брату, который вызвался ехать: «Ты что, дурак ехать? Пусть другие едут». И парень себя вычеркнул. Мне так противно стало. Да, думаю, пускай мы будем дураки, но если мы не поедем, то кто?
В тот день мы таскали трупы, каждый труп несли четыре человека, они были очень тяжёлые. У стенок сидели мужики поздоровее меня, и никто не сказал «давайте помогу», не хотели высовываться. Я из себя героя не корчу, я ещё недавно сам сидел
