– Простите, – говорит он. – Вы не думайте, я не забыл.
– Все равно небо в тучах, – невольно улыбаясь, отвечает Кролик. Ее зад был под рукой такой симпатичный, в самый раз, плотный и упругий. Она наверняка сию минуту все скажет, и тогда его песенка спета. Ну и пусть. Он и сам не знает, зачем сюда явился.
Может, она бы и сказала, но муж немедленно начинает действовать ей на нервы.
– Что вы, до дождя мы наверняка пройдем девять лунок, – говорит он Кролику.
– Джек, ты ведь не можешь сейчас играть в гольф. Ты сам говорил, что тебе надо сделать еще несколько визитов.
– Я сделал их утром.
– Два. Всего два. Ты съездил к Фредди Дэвису и к миссис Лендис. Как раз туда, где все в порядке. А как насчет Ферри? Ты уже полгода толкуешь мне про этих Ферри.
– А что в них особенного? Они никогда ничего не делают для церкви. Миссис Ферри явилась в первый день Рождества и вышла через хоры, чтобы не встретиться со мной.
– Разумеется, они ничего не делают для церкви, и именно поэтому их надо посетить, и ты это отлично знаешь. Да, в них нет ничего особенного, за исключением того, что ты месяцами сам терзаешься и другим покоя не даешь, рассуждая о том, почему миссис Ферри вышла в боковую дверь. Если она соизволит явиться на Пасху, будет опять то же самое. Хочешь знать мое мнение, так вы с миссис Ферри прекрасно бы поладили: вы оба одинаково инфантильны.
– Люси, от того, что мистер Ферри владеет обувной фабрикой, они не стали лучшими христианами, чем те, кто там работает.
– Ах, Джек, какой ты зануда. Ты просто боишься, как бы тебя не отбрили, и, пожалуйста, перестань в свое оправдание цитировать Библию. Мне глубоко безразлично – будут эти Ферри посещать церковь, не будут или даже станут Свидетелями Иеговы.
– Свидетели Иеговы, по крайней мере, осуществляют на практике то, во что верят. – Обернувшись к Гарри, Экклз заговорщически хихикает после своего колкого замечания, но горечь парализует его смех, губы вытягиваются в ниточку, зубы выступают вперед, и голова его с маленьким подбородком становится похожей на осклабившийся череп.
– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, но только когда ты делал мне предложение, я сообщила тебе, каковы мои взгляды, и ты сказал – ладно, все в порядке.
– Да, до тех пор, пока твое сердце открыто для благодати. – Экклз обрушивает на нее эти слова таким высоким зычным голосом, что даже лоб у него заливается яркой краской.
– Мамочка, я выспалась, – неожиданно раздается робкий детский голосок. На верхней площадке застеленной ковром лестницы стоит, перевесившись через перила, маленькая смуглая девочка в трусиках. Она кажется Кролику слишком смуглой по сравнению с родителями, слишком мрачной в полутени, где силуэтом вырисовываются ее крепкие, по-детски пухлые ножки. Руки сердито дергают и щиплют голую грудь. Она знает ответ матери еще до того, как та открыла рот.
– Джойс! Ложись в свою кроватку – в свою! – и спи.
– Я не могу. Тут такой шум.
– Мы орали прямо у нее под головой, – говорит Экклз жене.
– Это ты орал. Насчет благодати.
– Я видела страшный сон, – заявляет Джойс и неуклюже спускается на две ступеньки.
– Ты ничего не видела. Ты вообще не спала. – Миссис Экклз подходит к основанию лестницы.
– Что ты видела во сне? – спрашивает Экклз у девочки.
– Лев съел мальчика.
– Это был совсем не сон, – отрезает миссис Экклз и, повернувшись к мужу, добавляет:
– Это все омерзительные стихи Беллока , которые ты беспрерывно ей читаешь.
– Она сама просит.
– Они омерзительны. Они ее травмируют.
– А мы с Джойс находим, что они смешные.
– Значит, у вас обоих извращенное чувство юмора. Каждый вечер она спрашивает меня про этого проклятого пони Тома и что значит «умер».
– Ну так объясни ей, что это значит. Если б ты, подобно нам с Беллоком, обладала верой в сверхъестественное, эти вполне естественные вопросы не выводили бы тебя из равновесия.
– Перестань нудить, Джек. Ты становишься ужасно противным, когда так нудишь.
– Ты хочешь сказать, что я становлюсь ужасно противным, когда принимаю себя всерьез.
– У вас пирог подгорает, – говорит Кролик.
Она окидывает его ледяным взором. Однако в этом же взоре таится холодный призыв, слабый крик о помощи из толпы врагов, и Кролик слышит его, но намеренно не замечает и, небрежно скользнув глазами по ее макушке, показывает ей чувствительные ноздри, почуявшие запах горелого.
– Если б ты действительно принимал себя всерьез! – говорит она Экклзу и на проворных голых ногах убегает по угрюмому коридору пастората.
– Джойс, поди в свою комнату, надень рубашку и тогда можешь спуститься вниз, – кричит Экклз.
Девочка слезает еще на три ступеньки.
– Джойс, ты слышала, что я тебе сказал?
– Ты сам принеси рубашку, папочка.
– Почему я? Я ведь уже внизу.
– Я не знаю, где она.
– Нет, знаешь. Лежит у тебя на комоде.
– Не знаю, где мой макод...
– У тебя в комнате, деточка. Ты прекрасно знаешь, где он. Принеси рубашку, и я разрешу тебе спуститься.
Но она уже спустилась до середины лестницы.
– Я боюсь льваа-а, – вздыхает Джойс с улыбкой, которая ясно показывает, что она отлично осознает свою дерзость. Слова она выговаривает медленно и опасливо. Такую же осторожную нотку Кролик уловил в голосе ее матери, когда та поддразнивала того же самого мужчину.
– Никакого льва там нет. Там вообще никого нет, только Бонни, а она спит. Бонни не боится.
– Пожалуйста, папочка. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. – Она уже спустилась до самого низа и крепко охватила колени отца.
Экклз смеется и, пытаясь вернуть себе равновесие, опирается о голову девочки, довольно широкую и с такой же плоской макушкой, как его собственная.
– Ладно, – говорит он. – Побудь здесь и поболтай с этим смешным дядей, – говорит он и с неожиданной спортивной легкостью взбегает по лестнице.
– Джойс, ты хорошая девочка? – спрашивает Кролик.
Она выпячивает живот и втягивает голову в плечи. При этом у нее вырывается легкий гортанный звук «гхк». Она качает головой, и Кролику кажется, будто она хочет спрятаться за своими ямочками. Однако она с неожиданной твердостью заявляет:
– Да.
– А мама у тебя тоже хорошая?
– Да.
– А почему она хорошая? – Он надеется, что Люси слышит его из кухни. Торопливая возня у плиты прекратилась.
