них не полагается сумнительство в сем: может ли родитель сына лишити своего наследия. Только рассуждают учители, а законодавцы Государи и определяют разные вины, коих ради может родитель отринута сына от наследия своего: И тако весь честный мир есть на сего свидетель. И есть ли бы кто в толиком учителей и законоположников множестве сумневался, то мощно ему показать и у нас в России, а наипаче в царствующем Санктпетербурхе, до трех сот, и вящше, законных книг, в которых разсуждается о винах и обстоятельствах такового то сынов не добрых отвержения, то что если бы нам вникнути в славные и великие по Европе книгохранительницы…»
Еще в Киеве Прокопович начал непримиримую борьбу с ортодоксами православия и даже христианства вообще. И ему пришлось бы худо, если бы не Петр I - во времена Прутского похода он взял Прокоповича с собой, а затем - в Москву и Петербург под свое покровительство. Было очевидно, что ученый-богослов мыслил и боролся в духе петровских реформ… «Правда…» и вытекающие из нее положения формируют в сознании читателя идею о самодержавном Государе, мудром и просвещенном, стоящем во главе российского государства… Речъ шла, конечно же, о Петре Великом и о том, что его преемники представляются и равновеликими ему по масштабам замыслов и деяний… Мысль прекраснодушная, но нереальная, и потому ошибочная.
Однако мнение о том, что главенствующая идея государственной власти - централизм абсолютной монархии предпочтительнее власти аристократической олигархии, - разделяли Кантемир и Татищев, Ломоносов и Карамзин, на раннем этапе Пушкин и многие другие выдающиеся умы - вплоть до настоящего времени. К тому же для России Прокопович наиболее подходящей считал наследственную монархию. Правда, после дела царевича Алексея он обосновывал в «Правде…» петровский закон о престолонаследии, где сказано, что наследником не обязательно должен быть кровный родственник, «не по естественном первенстве, како погрешительном правиле, но по усмотрению добродетельного превосходства», т. е. лицо, которое, по мнению правящего государя, сможет наилучшим образом продолжить его дело прогрессивных общественных преобразований. Находясь под обаянием гения Петра I, он наивно ожидал воцарения просвещенного государя-наследника. Неприятие Прокоповичем олигархического правления «верховников» - Долгоруких, Меншикова, Апраксина, Головкина, Толстого, Голицыных, Остермана - к сожалению, было перенесено на саму идею создания механизма по ограничению власти самодержавия. Заметим, что эти «птенцы гнезда Петрова», образуя Верховный тайный совет и став во главе государства, с одной стороны, казалось бы, продолжили усиление государственного централизма, т. е. российского самодержавия: лишили прав Сенат, свели на нет роль Берг- и Мануфактур-коллегии, ликвидировали Главный магистрат, а городское самоуправление подчинили губернаторам. При них началась подготовка к восстановлению патриаршества… «Верховники» только делали «вид, - пишет Прокопович, -будто они народной пользе служат, а самим делом, желая получить себе хоть часть царской власти, когда целой оной достать не могли… власть государству сократить и некими установлении малосильною учинить… Диктаторы, власть всемощная и лютая, и паче монаршества страшнейшая».
… Наиболее мрачные периоды российской истории проистекали, по мнению Прокоповича, от феодальной раздробленности и княжеских усобиц, когда ослабевшая Русь подпала под монголо-татарское иго, подвергалась нашествию немецких рыцарей, шведских, польских, литовских князей и королей, которые ее «аки разметанную махину (стыдно вспомнить) тиранским владением топтать начали». В качестве положительной модели централизма философ особо выделяет самодержавную деятельность Ивана Грозного, который, «познав истинную вину смертоносные болезни,… прежнюю силу российскую, раздором умерщвленную, союзом воскресил и оживил… И Русь члены свои союзом единым во едино паки государство собрала, и аки бы срослось в единое тело, тогда не только вышеупомянутых тиранов своих под своя ноги подвергла, но сверх того превеликая и дальние царства и княжения приняла под крылия свои».
Все это так. Но нам ведомы и мрачнейшие страницы из нашей новейшей истории с еще большим абсолютистским централизмом. Как же Прокопович «проглядел» наиглавнейшее?! На новом этапе российской истории дух прогрессивных преобразований, начатых Петром I, как раз и заключался теперь в ограничении самодержавия «приличнейшими узаконениями». Эти «кондиции» открывали возможность конституционного, затем парламентского и, наконец, демократического пути развития России.
Главной фигурой среди «верховников» был европейски образованный, знаменитый российский библиофил, первый в России конституционалист старый князь Дмитрий Михайлович Голицын. Считалось, что он - традиционный противник петровских дел. Действительно, по его совету была беспрецедентно сокращена численность русской армии: две трети офицеров-дворян распущено по имениям на отдых и поднимать запущенное хозяйство; были урезаны также кредиты на расширение войны с Ираном. Но ведь эти петровские мероприятия стали уже анахронизмом и подрывали экономику. По совету князя перенесли столицу из Санкт-Петербурга в Москву. Но и этот шаг на новом этапе исторического пути российской государственности мог бы быть прогрессивным. После устранения Меншикова в 1728 году в Верховном тайном совете установилось фактическое правление Дмитрия Голицына, тем более что в совет вошел и его родной брат Михаил - знаменитый фельдмаршал и военачальник петровской поры, известный, между прочим, и тем, что штурмом взял у шведов Шлиссербург. Ирония судьбы, но в казематы Шлиссербурга был упрятан за вольнолюбивые и тщетные мечтания сделать из России правовое конституционное государство его брат Дмитрий Михайлович.
Но ведь факт, правда, замалчиваемый в официальной историографии (не потому ли, что не укладывается в концепцию обязательной позитивности централизма?), что в годы голицынского правления сняли тяжелейшие поборы, введенные в период Северной войны, да так и не отмененные после Ништадтского мира, списали миллионные крестьянские недоимки, упразднили строгую регламентацию торговли и наконец - о первый проблеск правового демократизма! - ограничили деятельность тайной канцелярии. И ведь действительно: все тогда почувствовали, как полегчало. Назревавшее мужицкое восстание отодвинулось почти на полстолетия, без взбадривания отеческой дубинкой «сверху» развивались ремесла и торговля, возникали новые мануфактуры, строились дороги и каналы, осваивались новые земли. Разве не почувствовали тогда россияне, как «обмяк» жесткий служебный петровский регламент, как рассеивался страх перед Тайной канцелярией?! Оживилась экономика, повеселела ярмарка. Русский человек! Его только пробудить, дать изначальный толчок - и работа закипит и заспорится в его руках. Почему же тогда сотни тысяч дворян не приняли голицынские «кондиции» и оппозиция просвещенного дворянства с Прокоповичем во главе способствовала тому, что с «затейкой верховников» было покончено? Не потому ли, что конституционные свободы дворянства и купечества, ограничивающие самодержавие, в своем развитии неминуемо привели бы к освобождению и остального народа - мужиков?!
Отстаивая прогрессивные петровские преобразования, Прокопович не представлял для русского общества, которое виделось ему в виде безбрежного океана с отливами и приливами и с неожиданными бурями, какой-либо иной отрегулированной системы, кроме централизма с самодержавием во главе. Отсюда и неприятие идеи ограничения самодержавия конституцией. В
