хохочем!»
Счастливые Феликс Иванов, моряк, и Зоя Василькова, всеми любимая актриса, души друг в друге не чают. Феликс поделился, что иногда (очень редко) Зоя Николаевна может всплакнуть, как говорит, боится, что ее Эленька вдруг уйдет, на что сам Феликс отвечает: «Зоя — моя любовь, которую я так долго ждал — всю свою жизнь»…
Им было отпущено всего два года. Но эти два года были едва ли не самыми счастливыми в их жизни…
Лидия Королева
«Кто такая Королева?! Не знаю я никакой Королевой! Не надо мне никакую Королеву!» — кричал киносказочник Александр Роу, когда впервые услышал эту фамилию. Но, познакомившись и поработав с актрисой, он стал приглашать ее из фильма в фильм.
Лидия Королева никогда не играла главных ролей, ее имя редко появлялось на афишах, она была рядовой труженицей экрана и сцены. Но человеком была замечательным, мудрым, беззлобным, изысканным, утонченным. Она никогда не занималась своей карьерой. Играла что предлагали, не напрашивалась, не выбивала званий и категорий, ни кичилась любовью к ней самого Сергея Эйзенштейна, снималась, озвучивала, писала эстрадные номера себе и коллегам.
Я узнал ее по голосу. В начале 1990-х всего лишь раз по телевидению показали фильм «Комитет Аркадия Фомича». Одну из старух играла актриса, которую я мучительно пытался вспомнить: где я ее… слышал? И вдруг понял! Это же дьячиха Прасковея из киносказки «Варвара-краса длинная коса». Такой голос ни с чьим не спутаешь! Я позвонил Марии Виноградовой и спросил, знакома ли она с Лидией Королевой. «С Лидой? Конечно! Мы знакомы больше пятидесяти лет, учились вместе. Она замечательная!»
Мы сразу подружились. Я стал часто заезжать в гости. Чувствовалось, как ей не хватало общения, активной творческой жизни. Мы выпивали по рюмке водки, которую она настаивала на лимонных корках, закусывали вкусными домашними котлетками, и актриса начинала читать мне свои эстрадные монологи, стихи, эпиграммы…
* * *
— Меня с детства влекла сцена, — вспоминала Лидия Королева. — Папа приносил из детских магазинов красивые раскладные театрики, и я с удовольствием разыгрывала кукольные представления. Папа был очень одаренным человеком. До 1922 года он работал у купцов Рябушинских в Акционерном автомобильном обществе. Старший из Рябушинских папу любил и все время говорил ему: «Егор, хочешь театр? Я дам тебе помещение». И где-то в 1919–1920 годах на Народной улице в Таганке, у Москвы-реки дал ему подвал. Там папа организовал самодеятельный театр. Сам ставил, пел и декламировал. После 1923-го, когда Рябушинские уехали в Париж, работал в организации «Экспортхлеб» главным бухгалтером. Театр не бросал.
С мамой они разошлись, но нас, троих детей, папа не забывал. По воскресениям он брал нас к себе, и мы целый день проводили в Третьяковской галерее. Брат мой, Геннадий Королев, стал народным художником, профессором. За три месяца до смерти ему присвоили академика. Он вел кафедру живописи в институте имени Сурикова.
Я училась в десятилетке, увлекалась литературой, которую преподавал в единственном классе в Москве профессор Зерчанинов. Но самое яркое впечатление школьных лет у меня связано с выпускным вечером: он прошел в Колонном зале, а потом мы дали ход на Красную площадь. Таким образом, мы стали первыми выпускниками школы, вышедшими на главную площадь страны.
Моя старшая сестра была более образована технически. Она мне разъясняла теоремы, подсказывала, и я всегда ее слушалась. Поэтому когда она посоветовала мне подавать документы на математический факультет МГУ, я подала. Решила все задания, проучилась первый год. Но только я перешла на второй курс, в ноябре 1938 года был объявил набор молодежи во ВГИК.
* * *
Надо сказать, что, учась в МГУ, я посещала какие-то самодеятельные курсы, и нас периодически смотрели представители министерства культуры, присутствовали на выступлениях, спектаклях. И однажды ко мне подошел один человек, отвел в сторону и спросил: «Вы серьезно этим делом занимаетесь?» Я ответила: «Да. Жить без этого не могу». Тогда он говорит: «Я вам сообщаю по секрету, что во ВГИКе товарищ Эйзенштейн объявляет набор молодежи на режиссерский факультет по распоряжению правительства и лично товарища Жданова. Ему сказали, что хватит заниматься со стариками, давайте рождать свою молодую советскую режиссуру». Дело в том, что Сергей Михайлович в те годы читал лекции и проводил семинары с уже известными режиссерами, такими как Ромм, Пудовкин, Райзман, Довженко, Донской, Савченко, Калатозов, а теперь вот было решено набрать молодых. И я пошла.
Конкурс был очень сложный, тяжелый, я бы назвала его даже академическим. Во-первых, экзамены по специальности. Давалось два направления: положим, отрывки из романа «Мать» Горького и что-нибудь из Маяковского. И надо было написать и раскадровать, как мы видим эти отрывки на экране. Если мы сдавали экзамен по специальности, нас направляли дальше по кабинетам — сдавать все остальное. Причем, имея на руках аттестат за десятилетку с оценками по десяти-двенадцати предметам, мы должны были те же предметы сдать и в институте.
Я засыпалась на биологии, и, не узнав оценки по специальности, перестала сдавать дальше. Через несколько дней я получила повестку — явиться в деканат ВГИКа. Приехала. За столом — декан Игнат Иванович Назаров: «Королева? Куда же вы пропали?» — «Я не пропала, — отвечаю. — Я засыпалась на биологии. Мне поставили двойку». — «Кто вам сказал? Нет, вам поставили тройку», — он подвел меня к доске приказов и показал глазами на отметки по специальности. И я прочла: оценка по режиссуре — 5, по актерскому мастерству — 5. «А по биологии, запомни, у тебя тройка. Так сказал Сергей Михайлович».
Требования у Эйзенштейна к абитуриентам были огромными. К нему нельзя было прийти на экзамены, не зная живописи, музыки классической и легкой, кинематографической, мы должны были знать все. Растерянные глаза, устремленные на Сергея Михайловича, сразу снижали отметку. Насколько мне не изменяет память, в приемную комиссию также входили Кулешов, Хохлова, Телешева — гражданская жена Эйзенштейна, Новосельцев, Галаджев, Оболенский, и каждый имел право задать нам вопрос на любую тему. Искусство, мода, спорт — мы должны были быть готовы ко всему. Этой же комиссии сдавали экзамен по актерскому мастерству.
Я пришла в спортивных байковых штанах, с чемоданчиком, стриженая под мальчишку. Встала у рояля, положив на него руку, чем вызвала недоуменный взгляд у пианистки. «Я буду читать монолог Ларисы из „Бесприданницы“», — заявила я басом, убив этим всю комиссию. А голос у меня был такой же, как сейчас. Набрала воздух, обвела всех туманным
