– А прежде он переродился… Пятьсот пятьдесят раз…
– Ой, я сегодня такая ворона…
Бред соседей становится пыткой. Я заткнула уши, стала сползать по мягкой стеночке. Но говор уже сидел в мозгу, и шум прибоя в закупоренных ушах лишь обострял восприятие окружающего сумасшествия. Звучание стало обретать объем, многомерность…
Невесть откуда взялся пожилой господин с резиновым лягушонком в зубах. Подполз на четвереньках и жадно на меня уставился. Я отняла ладошки от ушей – какой прок? – закрыла лицо. Нельзя видеть то, что я видела. Это клиника. Без кавычек. И люди, в ней сидящие, – сумасшедшие. Их сделали таковыми. И меня сделают. И не вылечат. Спасибо.
Пролетела вечность. Я убрала ладони. Тип напротив обладал завидным терпением. Поскрипывал лягушонком и тихо скулил. Потом протянул мне свою обглоданную игрушку:
– Будешь?
Нет, этот маразм не описать. Я покачала головой. Какой-то внутренний голос вкрадчиво посоветовал – ты не выделяйся. Очень настойчиво посоветовал. Сиди и соответствуй. Проживи незаметно. Такое ощущение, что этот внутренний голос находился не во мне, а витал где-то под люстрой.
– Не-е, жуй сам, – прошептала я. – Пока не хочется…
Человечишко обиженно проглотил соплю… И вдруг я услышала легкий посвист. Такое ненавязчивое звучание вокруг головы. Свистел не этот хмыренок. Отнюдь. Физически ощутимая, непахнущая масса, похожая на тяжелый воздух, стала обволакивать мои плечи. Я поздно спохватилась и поняла, что дуновение исходит от стен. Мягкие, покрытые пористой тканью вроде велюра, они вполне могли служить каналом для ввода в помещение невидимой субстанции. Да и этот дурковатый «скафандр», возникший в пластилиновой памяти… Я попробовала встать, но, очевидно, передумала. Махнула рукой. Куда бежать-то? Когда тут день открытых дверей?
Все, на что я сподобилась, – задержать дыхание. Не надо суеты. И истерику отбрось. Какой тебе с нее прок? Приемли. Упростись. Думай…
На роль валаамовой ослицы, митингующей супротив изуверств, я сегодня уже не годилась. Задерживать дыхание – глупо. Ну двадцать секунд, ну тридцать… Я вдохнула насыщенный мерзостью воздух и напоследок успела отметить две вещи. Первая – нездоровое возбуждение в зале. И вторая – моя рука, протянутая к лягушонку.
– Дай-ка мне вот это…
Вот и вопрос – что чувствует и как воспринимает мир безумствующий индивид? Теперь я твердо знаю: он не чувствует и не воспринимает. По крайней мере в последней стадии своей болезни.
Я очнулась от того, что меня хлестали по щекам. Сознание возвращалось урывками: ударят – очнусь, не ударят – сплю. Но когда частота оплеух стала убыстряться, поневоле пришлось приходить в себя. Первым делом вернулись ощущения: боль, наличие свежего воздуха. Потом – слух. Мягко гудел кондиционер, доносились голоса, пробивая заслоны в ушах.
– Пульс ровный, давление в норме, – сообщил мужеский голос.
Что-то отклеилось от моих запястий.
– Замечательно, – отозвался женский. – С ней можно работать. Наконец что-то стоящее.
Я продрала глаза. Буря в стакане улеглась. Помещение было окутано мягким светом. На переднем плане на стационарной тумбе, окрашенной в молочный опал, возвышалась видеодвойка.
Откуда ни возьмись появилось женское лицо, окаймленное каштановыми кудряшками.
– Вы меня слышите?
– К сожалению, – прошептала я.
– Меня зовут Оксана Францевна Зиггер. А вас?
– Вы апостол добра?..
– Меня зовут Оксана Францевна Зиггер. Я врач. А вас?
– Даздраперма Гуськова… – прошептала я. – Эсквайрша…
Возникла неловкая пауза. Затем мужской голос неуверенно предположил:
– Шутит.
– Самое время, – согласилась женщина. – Что лишний раз подтверждает мои выводы.
Ей было лет под сорок. И имела она не самую типичную для садистки внешность. Довольно приятную, невызывающую. Продолговатое лицо, серьезные глаза. Под глазами – тени усталости. На лбу морщинки, фигура – в самый раз, не толстая, не тонкая. Правда, волосья изрядно рыжие.
– Вы готовы ответить на ряд вопросов? – спросила она серьезным тоном.
– Я всегда готова… – прошуршала я.
– Отвечайте серьезно. Помните – чем раньше мы закончим, тем раньше освободимся, и вы пойдете спать. Вы же хотите спать?
– Конечно, – подтвердила я.
– Тогда начнем со сложного. Два кольца, два конца, посредине гвоздик. О чем речь?
– Не гвоздик, а заклепка, – вздохнула я. – Ножницы.
– Какой смысл в английском языке вкладывается в слово «голубой»?
– Прямой…
– Кто написал царя Николая Второго, сидящего за столом в тужурке офицера Преображенского полка?
– Серов… Валентин… Не помню отчества. Не знаю.
– Александрович, как и вас. Влияние пирамид на прогресс в сельском хозяйстве.
– От пирамиды наблюдается столб ионизированного воздуха, недоступный радарам. Сплошная физика, но учеными сие явление не объяснено… Говорят, камни из пирамиды защищают посевы… Зерна, лежавшие в пирамиде, быстрее прорастают, дают здоровые всходы, завидное потомство…
– Что такое кончар?
– Меч для поражения сквозь кольчугу…
– Вы знали об этом?
– Не могу сказать…
– Что такое культиватор?
– Н-не помню… Культивирует что-то…
– Кто нами правит?
– Дьявол…
– Достаточно, – сказала женщина. – А теперь хорошенько откройте глаза и взгляните на экран.
Почему бы нет? Обожаю жанр кинематографа. Женщина нажала кнопку «play», и экран загорелся. Я увидела комнату, в которой не так давно проводила время. Увидела розовый свет, опаловые стены, груды разноцветных игрушек на полу. Среди игрушек копошились люди в коричневых хламидах. Вся компания расположилась на полу – даже те, кто сидел на кушетках и вел размеренную беседу. Я всмотрелась. Знакомые всё лица… Да они же сущие дети! Мало того, недоразвитые дети, олигофренистые. Идиотские глаза, перекошенные челюсти. В лицах – безнадежность последней стадии, когда ничего от окружающих уже не нужно, а от тебя всех воротит. Даунята. Одни ползали на четвереньках, другие сидели на полу и перебирали игрушки. Третьи колотились в конвульсиях, изрыгая пену с губ. Двое или трое лежали неподвижно. В их числе – скуластая женщина, подобострастно поддакивающая очкарику с бородкой. Сам очкарик, не замечая собеседницы, выразительно декламировал, стоя на четырех конечностях. Что именно он декламировал, слышно не было – звук отсутствовал.
Потом в кадре появился тщедушный хмыренок, предлагавший мне перекусить «лягушатинкой». Хмыренок сидел в позе лотоса и активно пытался достать языком до собственной промежности.
