и скоморохи,
Дурачки и дуралеи,
Вы совсем не так уж плохи,
Многих умников добрее!
Губы в сале у монашка,
С виду ж постник и смиренник.
Дурень рад бы съесть барашка,
Да постится век без денег.
Эй, шуты и скоморохи,
Дурачки и дуралеи,
Вы совсем не так уж плохи,
Многих умников честнее!
В замок взят дурак для смеха.
Он синьора забавляет,
Только кто кому потеха,
Кто при ком шута играет?
Эй, шуты и скоморохи,
Дурачки и дуралеи,
Вы совсем не так уж плохи,
Многих умников мудрее!
Кончив петь, жонглер сделал сальто и с последним ударом бубна очутился на земле. Однако долго ему на ней пробыть не пришлось: восхищенные зрители подхватили его и принялись качать.
— Молодец, жонглер! — кричали ему. — Браво!
Но больше всех надрывался Фило. Мате смотрел на него с недоумением: можно ли так неистовствовать?
— Не мудрено! — оправдывался тот. — Ведь это талант! Понимаете, настоящий талант…
— Я понимаю только одно, — сказал Мате, — из-за ваших воплей на нас обратили внимание.
Фило повернул голову и обмер: на него уставилась ощеренная волчья пасть.
— Поглядите-ка на них! — сказал «волк». — Я таких ряженых сроду не видывал. Эй, красавчики, вы кем нарядились?
Филоматики растерянно переглядывались.
— Э, да они, никак, немые, — издевательски продолжал «волк». — Сейчас мы им языки поразвяжем.
— Стойте! — вмешался «барашек», который тоже оказался рядом. — Уж не генуэзцы ли к нам пожаловали?
— Генуэзцы, генуэзцы! — зашумели кругом. — Эй, баран, беги за стражей, а уж мы их покараулим, голубчиков.
Тут уж Мате не на шутку струхнул.
— Погодите, друзья! — отчаянно завопил он. — Какие мы генуэзцы? Мы ученые!
Лучше бы ему помолчать!
— Ах, вот оно что, они ученые! — злорадно загалдели в толпе. — Уж не из Ослании ли? А может, из Болвании?
— Да что там разбираться, — рассудил «волк», — качай их, обсыпай мелом! Да погуще — пусть знают нашу щедрость!
Спустя мгновение бедных путешественников было не узнать. Выбеленные с ног до головы, они походили на мельников или на снежного человека, если только такой существует. Но тут, на их счастье, снова запел жонглер, и все невольно обернулись в его сторону. Передышка была короткой, и все же она решила исход дела.
— Бежим! — шепнул Мате.
И друзья изо всех сил пустились наутек.
В яме
Они бежали, петляя по переулкам, то и дело спотыкаясь и подбадривая друг друга. Как сквозь сон, долетали до них крики и улюлюканье. Но постепенно они затихли, и на пустынной, захолустной улочке беглецы рискнули, наконец, остановиться.
— Фу-у-у! — в изнеможении выдохнул Фило, обтирая лицо платком. — Ну и заварушка! Никогда не испытывал ничего подобного.
— А всё ваши неуместные восторги, — попрекнул Мате.
— Вы тоже хороши. И дернула вас нелегкая сболтнуть, что мы ученые…
Мате сознался, что это не самый остроумный поступок в его жизни. Зато средневековый карнавал раскрылся ему во всей красе.
— И как, нравится? — иронически поинтересовался Фило, выколачивая из себя тучи белой пыли.
— В общем, неплохо. Только не все понятно. Что, например, означает это чрезмерное прославление шутов и дураков? Послушать вашего жонглера, так дураки — соль земли. А что говорит Омар Хайям? Он говорит: «Водясь с глупцом, не оберешься срама».
Фило предостерегающе поднял палец.
— Осторожно, предубеждение! Дурак дураку рознь. Иной дурак на поверку честен, храбр, готов рисковать жизнью за доброе дело и к тому же вовсе не глуп. Заметьте: дураком его называют злыдни, живущие по закону: всё для себя и ничего для других.
— А ведь верно, — раздумчиво согласился Мате. — Вот и в народных сказках герой сплошь да рядом сперва дурачок, а под конец — добрый мо́лодец.
Фило нашел, что пример отличный, но тут же заметил, что их можно привести куда больше. Шут, дурак, безумец — образы эти постоянно встречаются не только в устном народном творчестве, но и в прославленных произведениях литературы. Иные литературные герои придуриваются совершенно сознательно. Вот хоть бравый солдат Швейк. Кто он? Идиот, как называет его поручик Лука́ш, или умница?
— Ни то, ни другое, — сказал Мате. — Швейк — умница, прикидывающийся идиотом. Это дает ему возможность излагать свои мысли без оглядки на бога и короля. Способ вполне подходящий для персонажа комического.
— Только ли для комического? — возразил Фило. — Безумцем прикидывается и трагический Гамлет. Не для того ли, чтобы противопоставить свое ложное безумие ложной мудрости придворных льстецов?
Они снова побрели куда глаза глядят.
— Ложное безумие против ложной мудрости… — задумчиво повторил Мате. — Но ведь именно это мы только что видели на карнавале!
Фило удовлетворенно вздохнул, как учитель, который незаметно подвел ученика к верному выводу. Дошло наконец! Между прочим, пора бы уж Мате знать, что карнавал в средние века играл совершенно особую роль в жизни.
— Почему же особую? — удивился тот.
— Сразу видно, что вы никогда не были средневековым человеком. Да ведь он совершенно задавлен сословными и религиозными предрассудками! Карнавал — единственное место, где он не чувствует себя скованным. Только здесь в полной мере проявляются его юмор, изобретательность, естественное стремление к свободе, радости… Чувство собственного достоинства, наконец.
— Иначе говоря, карнавал для него — что-то вроде отдушины?
— Вот-вот. Единственная возможность побыть самим собой.
— Как говорится, смех — дело серьезное, — пошутил Мате.
— И весьма! Неспроста образ шута занимает такое важное место как раз в самом нешуточном литературном жанре — в трагедии. Возьмем знаменитых шутов Шекспира. Какого глубокого смысла полны подчас их дурашливые песенки и остроты! Сыграть шекспировского шута — значит, прежде всего, сыграть роль философскую. А это не всякому под силу. Тут недолго и провалиться. Вот, помню, шел спектакль…
Фило пустился в воспоминания и говорил, говорил, пока не ощутил непривычную пустоту рядом. Он обернулся — Мате исчез!
— Мате! — встревоженно позвал он, сразу почувствовав себя беззащитным и затерянным. — Мате, где
