Эм. Александрова, В. Лёвшин
ИСКАТЕЛИ НЕОБЫЧАЙНЫХ АВТОГРАФОВ
или
Странствия, приключения и беседы двух филоматиков
фантастическая трилогия
ПРОЛОГ
У колодца
Тридцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят неизвестно какого года жара была невероятная. Термометр наверняка показал бы пятьдесят градусов в тени, если бы хоть где-нибудь можно было найти тень. Старожилы, конечно, заявили бы, что подобной жары не упомнят с тысяча восемьсот опять-таки неизвестно какого года, но… старожилам взяться тоже неоткуда: на сотни километров кругом никаких признаков жилья. Пески, пески, пески. И, с трудом преодолевая зыбкое волнистое пространство, движется среди них шарообразная фигура в пробковом шлеме и коротких, неопределенного цвета штанишках.
Путник тяжело дышит, круглое лицо его лоснится от пота. Он то и дело поправляет лямки увесистого клетчатого рюкзака.
«Еще немного, — думает путник, — и я готов. Сварен вкрутую. Изжарен. Запечен в тесте. И всему виной эта несносная пустыня, чтоб ей пусто было! У Шекспира король Ричард Третий умоляет: «Коня, коня, полцарства за коня!» А я прошу воды, воды, полцарства за воды́… Нет, не так. Полцарства за воду́. Опять не так. Ага! Полцарства за́ воду. Теперь правильно. Зато плохо… Вот что значит стихи! Заменил одно слово другим — и все: остались от козлика рожки да ножки…»
Но что это? Там, впереди? Пальма! А рядом — колодец. Мутные от жары глаза путника оживают. Он прибавляет шагу. «Колодец! — шепчет он. — Колодец! Вперед, человече! Ты спасен…»
Бывали вы когда-нибудь в пустыне? Нет? Значит, вам никогда не понять, что испытал наш путешественник, когда припал пересохшим ртом к старому, ржавому ведру. Вода в ведре не была ни холодной, ни прозрачной, но измученному коротышке она показалась райским напитком. Он пил долго, звучными, торопливыми глотками, захлебываясь, давясь, обливаясь…
«Безобразие! — подумал он, оторвавшись наконец от железной кромки. — Кажется, воспитанный человек, а пью, как носорог на водопое. Хорошо еще, что кругом ни души».
Он огляделся, как бы желая удостовериться, что видеть его действительно некому, но тут ведро выпало у него из рук, да и сам он так и шлепнулся на песок от неожиданности: под пальмой сидел длинный, тощий мужчина в таком же, как у него, пробковом шлеме и таких же, неопределенного цвета шортах. Рядом с ним лежал туго набитый клетчатый рюкзак.
— Ой, ой и в третий раз ой! — произнес толстяк, дергая себя за ухо. — Кажется, у меня начинаются галлюцинации. Мне чудится, что я в комнате смеха и передо мной мое собственное вытянутое отражение…
Но в это время незнакомец заговорил.
— Чепуха! — сказал он сердито. — Почему это я — ваше вытянутое… и так далее? А может быть, вы — мое сплющенное? И вообще, как вы сюда попали? По теории вероятностей в такой огромной пустыне мы встретиться не должны были.
— Вот как! — успокоенно улыбнулся толстый. — В таком случае ваша теория никуда не годится.
— Не годится?! — возмутился длинный. — Да вы понимаете, что такое теория вероятностей?
— Не понимаю и понимать не хочу. Хватит с меня и того, что мы все-таки встретились.
— Но не должны были! — повторил длинный с расстановкой. — И клянусь решетом Эратосфе́на, я вам это докажу. Загадайте какое-нибудь однозначное число, а я буду отгадывать.
— Загадал.
— Шесть, — сказал длинный.
— Ничего подобного! — Толстый даже в ладоши захлопал.
Но длинный ничуть не смутился. Он заявил, что и не должен был угадать, потому что однозначных чисел вместе с нулем у нас десять, стало быть, вероятность угадывания при этом равна всего-навсего одной десятой. Еще хуже, по его словам, обстоит дело с двузначными числами, которых, как известно, девяносто. Тут уж вероятность отгадывания равна одной девяностой. Но ведь доро́г в этой пустыне нет: ходи как вздумается! Каждый путешественник может наметить бесконечное множество маршрутов. И так как при бесконечном числе вариантов вероятность встречи равна нулю, значит, встретиться они ни в коем случае не могли.
Толстого, впрочем, доводы эти так и не убедили: не могли, не могли, а встретились!
— К сожалению, — сказал длинный.
— Это отчего же? — поинтересовался толстый, отметив про себя, что собеседник его не страдает избытком деликатности.
— Потому что вы не умеете мыслить математически.
— Странная логика. Два человека встретились в пустыне. Неужели им не о чем говорить, кроме как о математике?
— А о чем же еще? — спросил длинный язвительно. — О кошках, что ли?
— Почему бы и нет? Дома у меня две прелестные сиамки.
— Кошки в квартире?! Бррр! То ли дело бульдог…
— Вы держите бульдога? Предпочитаю не встречаться с этой породой собак. Так что если вам вздумается пригласить меня в гости…
— Не беспокойтесь, — заверил длинный, — этого не случится.
— Позвольте спросить, по какой причине?
— Стоит ли приглашать человека, с которым ни в чем не сходишься?
— Ваша правда, — согласился толстяк не без сарказма. — «Стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой…»
— Что это? — Длинный нахмурился. — Как будто стихи? Час о́т часу не легче! Уж не ваши ли собственные?
Толстый вытаращился на него, как на редкое ископаемое: неужели он не читал «Евгения Онегина»? Ужас, ужас и в третий раз ужас! Но длинный и ухом не повел.
— Каждому свое, — сказал он. — Кто запоминает стихи, а кто — кое-что поважнее…
— «Поважнее» — это какие-нибудь теории вроде давешней?
Длинный сказал, что вот именно: теории, формулы, теоремы — в общем, то, что связано с математикой. Все остальное в памяти у него не задерживается.
— Так уж и всё! — усомнился толстый. — Надеюсь, поесть вовремя вы все-таки не забываете.
Вместо ответа длинный хлопнул себя по лбу: хорошо, что ему напомнили. Ведь он со вчерашнего дня ничего не ел… Толстый ахнул, бросился к своему рюкзаку и вынул оттуда пакет с пирожками.
— Берите, пожалуйста! Продолговатые — с капустой, круглые — с яблоками.
Длинный взглянул на пирожки
