— Можно я кое-что спрошу?
— Конечно, милая, — ответила тетя Элль.
Она посыпала солью лужицу кетчупа на тарелке, обмакнула в нее кусочек картофеля фри и элегантно откусила. Мы сидели в «Бруклин дайнер», в кабинке рядом с крутящейся витриной с чизкейками. Тетя Элль с одной стороны стола, я и мое новое розовое платье — с другой. Мы заплатили за него маминой кредитной картой, дебетовой картой тети Элль и ее подарочным сертификатом, но все равно значительно превысили бюджет. К тому же мы купили только одно платье, и я понимала, что мне нечего будет надеть на бат-мицву Эмбер, если она действительно хочет меня видеть. Но это неважно. Когда я облачилась в розовое платье и тетя Элль застегнула молнию… В жизни не ощущала себя настолько красивой. Я словно услышала, как Дункан Бродки шепчет: «Ты просто супер», и шепчет не Эмбер, а мне.
— Ну… — Я вытащила из бургера с индейкой латук и пикули. — Получается, Брюс не всегда был рядом.
Тетя Элль усмехнулась.
— Сверяешь факты? Не поздновато ли?
Я откусила от бургера.
— Сколько времени он провел в Амстердаме?
Элль пожала плечами.
— Не знаю. Ты была совсем крошкой… Когда тебе исполнилось три, он снова начал приходить. — Тетя наколола на вилку салатный лист. — Наверное, твоя мама пыталась оградить тебя от всего этого.
— Скрывая, что биологический отец увидел меня только в три года?
Тетя Элль встревожилась. Маме может не понравиться, что она проболталась.
— Подумаешь, большое дело. Разве ты помнишь, чем занималась в год или два? Наверняка сидела в манеже.
Я на мгновение опешила.
— Каком еще манеже?
Тетя нахмурилась.
— Клетке для маленьких детей. Мы в ней насиделись в свое время.
«Ладно, потом разберусь», — подумала я.
— Да, большое дело. Это важно. Это же мой отец!
— У меня тоже был отец, — напомнила тетя Элль. — То еще сокровище.
— В смысле?
Я немного знаю историю семьи. Мамин отец ушел, когда она была еще подростком. Он женился на молоденькой и завел детей. После этого мама, ее брат и сестра больше его не видели.
Элль сжала губы и положила вилку.
— В прямом, — отозвалась она. — Он был не очень хорошим человеком.
— Что значит, не очень хорошим? Он вас бил?
Отец из «Больших девочек» не бил детей, зато кидал в них книги, бутылки и радиотелефоны. У Элли на лбу была вмятина — когда ей было девять лет, отец швырнул в нее коньком.
Тетя насыпала еще соли в кетчуп.
— Он никогда не поднимал на нас руку.
Она молчала очень долго. Я решила, что она ничего больше не скажет и придется опять лезть в Интернет. Или выпытывать у бабушки Энн.
— Он обзывался, — наконец ответила тетя.
— Как обзывался?
Элль покраснела и провела рукой по волосам, отчего те взъерошились. В эту секунду она ужасно походила на мою мать.
— Тупицей. Дурой. Идиоткой. Кретинкой. Мысль ясна?
— Ого.
Я не знала, как реагировать.
— А потом попросту… — Элль хлопнула в ладони и яростно выдохнула. — Ушел. Растворился. В воздухе. Не явился на школьный выпускной Джоша. И на мой университетский выпускной.
— Ты закончила университет?
Это было для меня новостью.
— Может, и закончила бы, заплати он за мое обучение! — крикнула Элль.
К нам повернулись седовласые леди, которые ели один чизкейк на двоих. Тетя Элль гневно сдавила бутылку с кетчупом и чуть меня не забрызгала.
— Ладно. — Она поставила бутылку на место. — У тебя есть мать, отец и, гм, Брюс. Тебя любит куча народу. Ты практически самореализовываешься! В твоем-то возрасте!
Пока тетя Элль щебетала о самореализации и каком-то недавнем семинаре, я отвлеклась. Факт: их отец был плохим. Но не совсем таким, как в книге. Я уже узнала правду о маме и Брюсе. Могу выяснить и это. Могу и дальше играть в детектива. Расследовать свою жизнь и жизнь своей семьи. Читать книги и статьи, опрашивать свидетелей. Отделять истину от вымысла, узнавать то, во что меня не собирались посвящать. Возможно, правда отличается и от того, что мать написала, и от того, что она мне говорила. И она действительно меня любит, а книга — ложь. На самом деле мать меня хотела и я вовсе не разрушила ее жизнь.
У меня стало легче на душе. Я улыбнулась тете Элль, и тетя улыбнулась мне, почти благодарно. Она снова стала похожа на себя: яркая и сверкающая. Я провела ладонью по гладкому серому пакету рядом с собой. Прикоснулась к папиросной бумаге, в которую было завернуто платье, словно к источнику силы или удачи.
— Нет, — отрезала мама.
Дело было вечером. Мы втроем вернулись домой на поезде: мать с романом, тетя Элль с сотовым телефоном и я с пакетом на коленях. Я не давала маме даже заглянуть в пакет. Пусть подождет «торжественного открытия», по выражению тети Элль.
Я стояла в новом платье в маминой спальне перед высоким зеркалом. Мать медленно ходила вокруг меня.
— Мне жаль, Джой. Оно очень, очень красивое. Но для твоей бат-мицвы не подходит.
— Но почему? — простонала я.
Я заколола волосы на затылке и надела свои единственные шпильки, оставшиеся после прошлогоднего выпускного. Платье сидело превосходно. Не слишком туго на груди, не слишком свободно на бедрах. Ткань мягко ласкала кожу под коленями. Серебряные блестки мерцали, и казалось, что наряд соткан из лунного света.
Мать села по-турецки на кровати, ее груди практически лежали на коленях.
— Из синагоги пришли указания. Не разрешаются платья без лямок или с тонкими лямками.
— Но к нему прилагается накидка!
Я выбежала из комнаты и вернулась с серебристой вуалью на плечах. Мама продолжала хмуриться.
— Прелестно, Джой, но, по-моему, платье слишком взрослое для тринадцатилетней девочки.
«Слишком взрослое». Ха. Словно не она написала, что утратила девственность в пятнадцать лет на раскладном диване родителей. Или это тоже ложь?
— Но я расту. В этом весь смысл бат-мицвы! Я становлюсь женщиной и не могу надеть детское платье!
Хорошо бы тетя Элль защитила меня! Но она испарилась, как только мы вернулись домой. Помахала рукой и предупредила, что вернется поздно.
— Нет, — повторила мать.
Я посмотрела на нее. Она посмотрела на меня. Ее лицо было напряженным и непроницаемым.
— Чего ты так боишься? Что, по-твоему, случится, если я буду в нем? По-твоему…
Я чуть не добавила: «По-твоему, я с кем-нибудь перепихнусь на раскладном диване? По-твоему, я случайно залечу, как ты?»
