1
В пору моего детства местная газета печатала свадебные объявления с описаниями церемоний и фотографиями невест. По понедельникам два диджея местной радиостанции просматривали фотографии и выбирали «невесту курам на смех» — самую уродливую в Филадельфии из всех, кто принес брачные клятвы на выходных. Ей вручался приз — коробка птичьего корма.
Однажды утром собираясь в школу, я услышала, как это происходит.
— Так-так, страница И-шесть, внизу, да… да, у нас есть претендентка! — сообщил диджей.
Его напарник захохотал и ответил:
— Действительно, такой кошмар ни под одной вуалью не спрячешь.
— Невеста-жирдяйка! Невеста-жирдяйка! — пропел первый диджей, и тут моя мама быстро переключила на Национальное общественное радио.
После этого я всерьез заинтересовалась конкурсом. Каждое воскресенье я внимательно изучала черно-белые снимки, словно собиралась писать по ним тест. Та, что посередине, — уродина? Страшнее той, что в правом верхнем углу? Блондинки всегда симпатичнее брюнеток? Толстые непременно уродливы? Я оценивала фотографии и кипела от злости. Ужасно несправедливо, что данное природой лицо или тело способно превратить женщину в ходячий анекдот. К тому же мне было жаль победительницу. Неужели птичий корм действительно оставляют у нее под дверью? И молодожены, вернувшись после медового месяца, находят коробку? Или друзья и родители быстренько ее прячут? Что чувствует новобрачная, узнав, что выиграла в этом конкурсе? А ее муж, когда понимает, что поклялся любить и лелеять самую уродливую девицу в Филадельфии до тех пор, пока смерть не разлучит их?
Я знала одно: если у меня когда-нибудь будет свадьба, я ни за что не отправлю снимки в газету. В тринадцать лет я ничуть не сомневалась, что у меня куда больше общего со страшными невестами, чем с хорошенькими. Что может быть хуже победы в подобном конкурсе?
Теперь, конечно, я понимаю, что может быть ужаснее пары престарелых шутников с захудалой радиостанции, которые кудахчут над твоей фотографией и подбрасывают под дверь птичий корм. Ужаснее — когда они смеются над твоей дочерью.
Разумеется, я преувеличиваю. И всерьез не волнуюсь. Я взглянула на танцпол, который только начали заполнять гости бар-мицвы и бат-мицвы[1], и мое сердце запело при виде красавицы дочери, танцующей хору[2]в кругу друзей. В мае Джой исполнится тринадцать. По моему скромному и совершенно беспристрастному мнению, свет не видывал более прелестного создания. Она унаследовала мои лучшие черты: зеленые глаза и оливковую кожу, загорелую с ранней весны и до самого декабря. От своего отца, моего бывшего, Джой также взяла все лучшее: прямой нос, полные губы, русые, словно выгоревшие, волосы — темно-золотистые локоны цвета клеверного меда. Моя грудь плюс узкие бедра и стройные ноги Брюса… Раньше я думала, что подобная фигура может быть лишь результатом божественного или хирургического вмешательства.
Я подошла к одной из трех барных стоек, расположенных вдоль стен, и заказала водку с клюквенным соком. Молодой красивый бармен выглядел довольно несчастным в голубой полиэстеровой рубашке с оборками и брюках клеш. Но он, по крайней мере, страдал меньше, чем официантка в костюме русалки, с ракушками и искусственной морской капустой в волосах. Для вечеринки в честь своего еврейского совершеннолетия Тодд выбрал ретростиль семидесятых. Его близняшка Тамсин, будущий морской биолог, выказала почти полное равнодушие. После многочисленных расспросов матери она неохотно пробормотала «океан». Навещая перед праздником доктора Хаммермеша с целью увеличить грудь, уменьшить бедра и удалить миллиметры лишней кожи под глазами, мать близнецов, Шари Мармер, приняла компромиссное решение. В этот морозный январский вечер Шари и ее муж Скотт пригласили три сотни ближайших родственников и знакомых в Национальный конституционный центр на вечеринку «Студия 54 — в мире морском»[3].
Я прошла в дверной проем, задрапированный фальшивыми водорослями и нитками синих бус, и направилась к столу у входа в комнату. Мое имя было выведено изящным шрифтом на раковине гребешка. В ракушке лежал медальон с надписью «Т и Т», что означало «Тамсин и Тодд». Я сощурилась и прочла, что меня и моего мужа Питера ждут за столиком Донны Саммер[4]. Джой еще не забрала свою ракушку. Вглядевшись в бурлящую толпу разгоряченных девчонок, я отыскала свою дочь. В синем платье до колен она исполняла какой-то сложный линейный танец[5], хлопала в ладоши, покачивала бедрами. В этот момент от группы подростков отделился парень. Сунув руки в карманы, он пересек комнату и что-то сказал моей девочке. Джой кивнула и позволила отвести себя за руку под стробоскоп, который разбрасывал по комнате голубоватые «зайчики».
«Моя Джой», — подумала я. Парень топтался на месте, словно нестерпимо хотел в туалет. Об этом не принято говорить, но в реальном мире хорошая внешность служит палочкой-выручалочкой. Красота сметает преграды, подстилает соломку, открывает двери. Ничего страшного, если не вовремя сдашь домашнее задание или приедешь домой с пустым бензобаком. В подростковом возрасте Джой придется намного легче, чем мне. Вот только… только… В ее последнем табеле стояли одна пятерка, две четверки и две тройки, вместо привычных пятерок и четверок. Не говоря уже о сплошных пятерках, которые получала я в ее возрасте, поскольку соображала лучше всех своих одноклассников.
— Она кажется рассеянной, отсутствующей, — начала учительница, когда мы с Питером зашли в школу. — У вас дома ничего необычного не происходит?
Мы с Питером в недоумении пожали плечами. Никакого развода, разумеется, никаких переездов, смертей, катастроф. Миссис Макмиллан сняла очки, положила их перед собой на стол и спросила о мальчиках.
— Ей двенадцать! — возмутилась я.
Учительница сочувственно улыбнулась.
— Вы еще удивитесь, — пообещала она.
