Лора любезно поднялась, чтобы взять ему очередную дозу кофеина, а его головная боль усугубилась болью душевной.
«Неужели это и есть врачебная тайна? — думал он — Не иметь возможности рассказать то, что у тебя на душе, своему самому лучшему другу?»
— Барн, я на пределе.
— Уже? Ради бога, Кастельяно, прошла только неделя, и нас еще ждет биохимия со своими многоголовыми формулами.
Они сидели вдвоем, поглощая желейные кусочки непонятного происхождения, политые неописуемой субстанцией коричневого цвета.
— Почему все должны плакаться именно в мою жилетку? — пожаловалась Лора.
— А кто плачется?
— Да по-моему весь Деканский флигель.
— Ну, теперь ты понимаешь, каково приходится мне, когда народ выбирает меня в наперсники.
— Но тебе же это нравится! — возразила она.
— Да, конечно. Можно даже сказать, я получаю подлинное удовлетворение, когда помогаю друзьям решать их проблемы. Кроме того, это для меня как генеральная репетиция перед настоящей психиатрией.
— Ну хорошо, — сдалась она, — друзья — это одно. Но я не собираюсь становиться советчиком каждой девушки в общаге! Например, Элисон Редмонд, — я с ней едва знакома!
— А, старушка Элисон! Сбежала из-за нашего стола в анатомичке: поддалась молве о чудодейственных руках некоего Сета Лазаруса.
— Настоящая причина не в этом, Барн. Это только предлог. Она… как бы это сказать… кое-кто ее перевозбудил.
— Кто же? Я или наш покойник?
— Беннет, — с улыбкой ответила она.
— Ага. Ну, ревновать тут нечего. Беннет действительно крутой парень. Но зачем из-за этого ей понадобилось сбегать?
— Это ты должен установить, доктор Фрейд. Она боится, что у них начнется роман.
— Ну, это уж чистая фантазия! Что, Беннету, кроме этой мышки, больше смотреть не на кого?
Лора была иного мнения.
— Он учился в Гарварде двумя годами раньше, и я свидетель, что, какая бы ни была смазливая мордашка, для него всегда на первом месте были мозги.
— Почему же тогда он за тобой не приударил?
— Не твое дело! — отрезала Лора и слегка покраснела.
— Что ж, — продолжил рассуждения Барни. — Если даже предположить, что он такой неразборчивый — в чем я лично сомневаюсь, — то чего ей-то возражать?
— Правду хочешь? — спросила Лора. — Истина состоит в том, что она не желает, чтобы ее что-нибудь отвлекало от занятий. У нее настоящая мания — быть первой. Семестр еще только начался, а она уже пьет таблетки, чтобы не спать по ночам, а заниматься.
— Сумасшедшая! Знаешь, хватит с меня этих подробностей.
Их разговор был прерван появлением Хэнка Дуайера.
— Слушай, Барн, есть у тебя пара минут?
— Конечно. Садись с нами.
Хэнк смущенно кивнул Лоре и, запинаясь, ответил:
— Это личное дело, Барн. Можно, я к тебе зайду?
— Сегодня? Договорились. Лучше всего приходи в полдвенадцатого.
— А пораньше нельзя? Я в это время уже спать привык.
— Прости, Хэнк, но у меня куча работы, и до половины двенадцатого я ни минуты выкроить не смогу.
Дуайер благодарно кивнул и удалился.
Как только он отошел на приличное расстояние, Барни вернулся к более насущной теме:
— А теперь, Кастельяно, мне нужен от тебя простой ответ — «да» или «нет». Что, Грета Андерсен — полная нимфоманка?
Лора помотала головой:
— Прости, но на этот вопрос я не могу ответить просто «да» или «нет».
Она встала. Взаимная консультация была окончена.
Парадоксально, но биохимия, которая в буквальном смысле есть изучение жизненных процессов, является одновременно самой скучной из всех наук, преподаваемых будущим медикам. Ибо в этой науке жизненные функции сведены до неживых диаграмм и сложных формул, зафиксированных в многочисленных методических пособиях.
— Жизнь невозможна, — театральным голосом начал профессор Майкл Пфайфер, — без органических соединений, известных под названием аминокислот. Именно они являются теми кирпичиками, из которых построены белки, равно как и конечный продукт их ферментации.
Тут Пфайфер решил забросить невод пошире.
— В природе существует порядка восьмидесяти аминокислот. Человек в обмене веществ использует чуть больше двадцати. Те, что мы получаем исключительно с пищей, называются незаменимыми. Остальные, которые продуцируются организмом, известны под названием заменимых аминокислот. На доске я написал обе группы. Но не трудитесь их переписывать к себе в тетрадь.
Последняя реплика вызвала в аудитории дружный вздох облегчения.
— Я вам их сейчас зачитаю, — как ни в чем не бывало продолжал Пфайфер. И зачитал: — Гистидин, изолейцин, лейцин, лизин, метионин, цистеин, фенилаланин, тирозин, треонин, триптофан, валин.
После этого Пфайфер повернулся ко второй доске и огласил названия из группы неосновных, добавив:
— Разумеется, позднее мы с вами вернемся к этой теме более подробно.
«Кажется, дяденька вполне добродушный, — подумал Барни. — А еще говорят, что биохимия — сплошной кошмар».
И тут в аудиторию ввалились бесчисленные ассистенты и принялись раздавать толстые пачки листов, на которых, как вскоре выяснилось, были подробнейшим образом начертаны структуры всех тех веществ, о которых Пфайфер так бегло и весело им поведал. По аудитории пронесся дружный стон. И в этот момент профессор Пфайфер нанес последний, сокрушительный удар:
— Чтобы не застать вас врасплох, сообщаю: первую небольшую контрольную напишем ровно через три недели.
Наступила странная тишина. Лора подняла руку.
— Да, мисс… Представьтесь, пожалуйста.
— Лора Кастельяно, сэр. Я только хотела спросить: материал, который нам раздали, надо будет заучить?
— Ну, мисс Кастельяно, вы немного забегаете вперед. За это время мы с вами пройдем еще массу материала, и я бы сказал, это будет вопрос приоритета. В конце концов, можно ли считать, что двадцать с чем-то аминокислот важнее пятидесяти восьми белков, содержащихся в крови человека?
— Благодарю вас, профессор.
«Садист несчастный!»
— Есть еще вопросы? — великодушно спросил профессор.
Барни, который сидел в последнем ряду вместе с Беннетом Ландсманном, шепнул ему на ухо:
— Спроси, где он ставит машину, мы заложим в нее взрывчатку.
Когда лекция закончилась, Барни крикнул:
— Молодец, Кастельяно, удачно выступила. Теперь никто из нас не сможет спокойно спать.
