когда его навещали сотрудники журнала «Пионер», где он много печатался. Чаще других приходила Женя Волк, с которой Витя дружил.
Большая дружба была у Вити с издательством «Малыш», начиная с Ю. Тимофеева, Ю. Поливанова и Эли Степченко. Они тоже навещали больного Виктора, стараясь отвлечь его от болезни и как-то развеселить.
Нужно было собраться с силами и делать все, чтобы Витя продолжал жить в своих книгах.
Воспоминания Михаила Аршанского[1]
Минуло 12 лет с того дня, как умер мой брат, мой сердечный друг, очень дорогой мне человек, без которого уже никогда не будет хорошо. 12 лет! Казалось бы, много, очень много, но пролетели они мгновенно, а те дни, что остались мне, пролетят так же быстро. Нужно спешить сказать о Вите то, что, может быть, знаю только я.
Наша дружба была глубокой и непрерывной и длилась десятилетия.
Наши матери были двоюродными сестрами и закадычными подругами. Так сложилось, что я жил с отцом на Украине и только в двенадцать лет приехал к маме в Москву. Нас познакомили, когда мы были мальчишками, но дружба тогда не состоялась. Слишком разными были наши мальчишеские интересы и увлечения. Я был предан всяким пионерским делам, собирал марки, учился стрелять из мелкокалиберной винтовки. Вите все это было неинтересно. Он мечтал поступить в школу верховой езды, много читал, гораздо больше меня. Общих интересов у нас не оказалось. И мы больше не встречались.
Снова встретились мы, когда мне было двадцать два, а Вите на год меньше. Я учился в военной академии в Ленинграде и приехал в Москву во время первых своих каникул. Я гордился своей новенькой военной формой, хромовыми сапожками и блестящим «кубарем» на петлицах. Но Витя ко всем моим рассказам об увлекательной жизни и учебе в академии относился с вежливым равнодушием. Он в это время заканчивал учение в театральной студии Алексея Дикого, по-прежнему увлекался верховой ездой, ходил в галифе, носил нечто вроде кожанки. (Он перед студией успел поработать шорником у спортсменов, братьев Старостиных, на маленькой фабричке «Спорт-туризм.)
Именно тогда и состоялась, завязалась на всю жизнь наша большая сердечная дружба. По случаю приезда Витя сбегал за чекушкой «Ерофеича», и мы с ним выпили в знак дружбы и нового знакомства.
После этой встречи мы стали видеться чаще, начали переписываться.
Я горько сожалею, что тогда не понимал, как важно хранить письма. А Витины письма были прекрасны, там были стихи — свои и чужие, но прекрасные, волнующие до слез. Это Витя открыл для меня Пастернака, Багрицкого, Омара Хайяма. Витя помог мне понять неповторимый талант Бабеля, Паустовского, Грина… Слушая, как Витя читает стихи или прозу любимых им поэтов и писателей, я учился понимать бессмертные слова Бабеля: «Никакое оружие не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».
Это Вите я показывал красоты Ленинграда, это с ним бродили мы в белые ночи по набережным Невы, читали стихи и разговаривали, разговаривали…
Это Витю, уезжавшего после гастролей, мы провожали на Московском вокзале, и он, стоя на подножке медленно удалявшегося вагона, улыбаясь и приветственно махая рукой, говорил: «Приезжайте к нам! У нас пьют, читают стихи и разговаривают».
Вспоминаются довоенные годы, когда еще была жива Витина бабушка Циля, поразительно похожая на рембрандтовскую старуху, младший брат Леня, забавный, остроумный мальчишка. В эту полутемную комнату на Покровке к Вите приходили друзья, приносившие входившее в моду сухое вино. Становилось шумно и весело, читали стихи, пели любимые песни, не расходились допоздна.
Сейчас, думая о Вите, вспоминая многие годы нашей жизни, перечитывая его рассказы и повести, его письма, размышляя о гранях его таланта, я понимаю, что главной чертой его натуры было умение не только смотреть, но и видеть, а часто и прозревать. Мне вспоминается один вечер в Москве у моей мамы, в комнате на Сретенке. Кажется, это был 1940 год. Собрались близкие друзья, и среди них, конечно, Витя. Говорили о недавно вышедшей книге «История ВКП/б/. Краткий курс». Все, что там было написано, объявлялось незыблемым, не могущим подвергаться сомнениям.
Витя просил объяснить ему, в чем, собственно, состоит величие этой книги, слабой и скучной, почему многие имена людей, делавших революцию, не упоминаются. Мы пытались ответить, разъяснить, убедить сомневающегося Витю. Его вопросы звучали кощунственно для меня. Под напором казавшихся нам неопровержимыми доводов Витя замолчал и перестал спорить. Потом-то я понял, что Витины вопросы и сомнения были самыми важными, достойными обсуждения. Но это потом, через много лет. Но тогда мы говорили на разных языках. Мы пользовались разными шкалами оценок. Нам было еще далеко до того, чтобы понять:
Есть ценностей незыблемая скала
Над скучными ошибками веков.
(О. Мандельштам)
С самых юных лет Витя был свободен от всяческих шор. Он рано почувствовал счастье свободной мысли, свободного слова. Слепая вера была ему чужда. Он сомневался. В те поры сомнение казалось нам чем-то недостойным. Понадобились годы, десятилетия, свидетельства страшных преступлений, чтобы мы перестали стыдиться сомнения. Многое из тех ужасов, творившихся в тридцатые годы в нашей стране, прямо коснулось жизни его семьи, его родных и близких.
Мало кто знает, что веселый и остроумный Виктор Драгунский очень рано начал грустить, и чем дальше, тем все больше и глубже. Эта грусть в его повестях и рассказах, опубликованных и неопубликованных, в его исповедальных письмах, в беседах при встречах, о которых вспоминаешь часто и жалеешь, что их было мало.
И в любимых песнях Витя превыше всего ценил то, что он называл поэтической грустью. Недаром он так любил старую комсомольскую песню про то, как «… Сотня юных бойцов на разведку в поля поскакала…» и дальше: «… Он упал на траву возле ног у коня и закрыл свои карие очи…».
Недаром он назвал свою первую повесть для взрослых, написанную о первых днях Отечественной войны, — «Он упал на траву». Повесть в какой-то степени автобиографическая. Когда началась война, Витя ушел в ополчение. После ополчения работал во фронтовых бригадах. Вернувшись в Москву, он узнает, что младший брат погиб на фронте.
В конце войны, к удивлению многих, он бросает Театр сатиры и уходит в цирк. Становится рыжим клоуном. Встреча со своим учителем Алексеем Диким, вернувшимся из ссылки, меняет его сценическую судьбу.
А. Дикий приглашает Витю в новый театр, который он должен возглавить, — Театр-студию киноактера. Вот здесь Витя создает маленький веселый театр «Синяя птичка», принесший ему невероятную популярность. А время-то было страшное. 1948-49
