Участковый трудился в поте лица, переписывая в стандартный бланк протокола сначала паспортные данные Иллариона, а затем и «лендровера». Писал он мучительно медленно, выводя каждую букву, как прилежный, но, чего греха таить, обделенный способностями первоклассник. За спиной у него, в углу под картой Советского Союза, стоял ободранный несгораемый шкаф, в незапамятные времена выкрашенный красно-коричневой грунтовкой. В железной дверце торчала тяжелая связка ключей, и Забродов подумал, что жене участкового, наверное, часто приходится зашивать порванные карманы его форменных брюк. К сейфу было прислонено двуствольное охотничье ружье – старое, курковое, с когда-то светлой, а теперь потемневшей, исцарапанной, захватанной грязными руками ложей. К стволам ружья была куском бечевки привязана картонная бирка, из чего следовало, что это не просто ружье, а вещественное доказательство, изъятое, очевидно, у какого-то местного браконьера. В сейф не поместилось, решил Илларион, вот и стоит тут у всех на виду, как приглашение к краже со взломом…
Принесенный Забродовым обрез берданки лежал тут же, прямо на столе, поверх тощих папок с делами и каких-то разрозненных, пыльных на вид бумаг. Стреляная гильза стояла посередине стола, рядом с графином, и участковый время от времени поднимал глаза от своей писанины и бросал на гильзу быстрые недовольные взгляды. От этих двух предметов – обреза и гильзы – исходил не очень сильный, но отчетливый запах пороховой гари, казавшийся даже приятным на фоне царившего в этом кабинете запаха годами копившейся пыли и отсыревших обоев.
Участковый положил на стол шариковую ручку, наполнил из графина стоявший тут же стакан, медленно выпил его, пососал намокшие усы, несколько раз сжал и разжал правый кулак, разминая затекшие от непривычной работы пальцы, и снова взялся за ручку. Теперь он, похоже, вознамерился переписать в протокол домашний адрес Забродова.
Илларион заскучал и стал смотреть в окно.
Окно располагалось строго по науке – слева от письменного стола. Стул, на котором сидел Забродов, стоял боком к столу напротив окна, так что смотреть в окно было удобнее, чем на участкового, хотя и ненамного интереснее. Окно было небольшое, узкое, как в старом деревенском доме. Хлипкая на вид решетка из ребристых арматурных прутьев располагалась между рамами. Она была выкрашена белой краской, сквозь которую местами уже проступили рыжие пятна ржавчины. На прутьях лежал толстый слой пыли, засиженное мухами оконное стекло тоже было пыльным, и мир сквозь него выглядел мутным, тусклым и унылым. Из стены рядом с входной дверью углом выступала печка. Беленая штукатурка на ней растрескалась, и кое-где от трещин кверху тянулись черные язычки копоти – вероятно, печка нещадно дымила. От нее и сейчас ощутимо разило сажей.
За окном тоже не было ничего занимательного. Со своего места Илларион мог видеть серый покосившийся забор напротив, из-за которого выглядывала просевшая крыша сарая – тоже серая, лохматая из-за отставшей дранки – и торчали ветви каких-то плодовых деревьев. На заборе, вертя головой, сидел скворец, потом он вдруг сорвался с места и улетел. Под забором бродили две тощие пыльные курицы, выискивая что-то в молодой траве. Помимо этих красот в поле зрения Иллариона попадала пыльная корма его «лендровера». Слой дорожной пыли был исчерчен причудливым узором от царапавших борта веток. По улице пробежала тощая рыжая дворняга – судя по некоторым признакам, кобель. Это криволапое создание странным образом напомнило Иллариону участкового. На середине улицы кобель вдруг притормозил, изменил направление движения и деловито потрусил к «лендроверу». Он почти сразу скрылся из виду, исчезнув за нижним краем оконного проема, но Забродов и так знал, что он там делает. Он словно наяву увидел темную струйку на пыльной резине заднего колеса. А может, не только заднего, но и переднего. Или всех четырех колес сразу, чего уж тут мелочиться…
За дверью, в коридоре, слышались чьи-то шаги, скрипели рассохшиеся половицы и неразборчиво бубнили голоса.
Потом там протяжно заныла и бухнула дверь, которая вела на улицу, и секунду спустя Забродов увидел в окошко пожилого сержанта, которого он про себя окрестил помощником шерифа. Сержант остановился возле «лендровера», повернул голову через плечо и кому-то что-то сказал. После этого он достал из кармана форменных брюк мятую пачку «Примы», ловко прикурил от спички, спрятанной в сложенных лодочкой ладонях, и стал с ленивым любопытством разглядывать незнакомую машину, пуская изо рта голубой дымок.
Китель у него был расстегнут, и туго обтянутое серой форменной рубашкой пузо выпирало из него, напоминая шутки ради спрятанный под одеждой глобус. Форменное кепи было надвинуто почти на самый нос, и, чтобы хоть что-нибудь видеть, сержанту приходилось запрокидывать голову далеко назад. Сержант напоминал Иллариону дембеля из какой-нибудь тыловой части – у него были те же повадки и та же манера носить форму. Илларион ему даже позавидовал: блаженны нищие духом! Это ж какую размеренную и неторопливую надо вести жизнь, чтобы и в таком возрасте сохранить даже самые мелкие привычки далекой юности!
– Так, – сказал участковый, положил ручку и снова принялся работать кистью, разминая пальцы. – Можете забрать ваши документы. Теперь давайте все с самого начала и по порядку, для протокола – откуда ехали, куда, с какой целью и что с вами произошло.
Он снова взялся за графин, но оказалось, что тот пуст.
Участковый вынул из графина пробку, недоверчиво заглянул внутрь и разочарованно вернул пробку на место. Илларион потянулся за документами и вдруг замер в странной позе, глядя в окно.
– Не понял, – строго сказал он.
Участковый повернул голову и тоже посмотрел в окно.
За окном толстопузый сержант что-то лениво и обстоятельно втолковывал парню с русой бородкой – тому самому, которого Илларион приволок сюда полчаса назад. Лесной стрелок смущенно кивал, комкая в ладонях свою кепку. Кивнув напоследок еще раз, он нахлобучил кепку на голову и не спеша зашагал прочь, поднимая пыль своими порыжелыми кирзачами.
– А что такое? – спросил участковый.
Илларион посмотрел на него с любопытством. Этот тип, конечно, знал, «что такое», и его вопрос был чисто риторическим, заданным просто потому, что надо же было хоть что-то сказать, как-то отреагировать. Впрочем, это все-таки был вопрос, и Илларион решил, что будет нелишним на него ответить, – Да так, – сказал он, – ничего. Ты что же, командир, всегда отпускаешь тех, кто по людям из засады, палит?
Участковый с недовольным скучающим видом пососал свои вислые усы, потянулся было к графину, но вовремя спохватился и сделал вид, что просто хотел поправить разъехавшуюся груду картонных папок, поверх которой лежал обрез.
– А толку его тут держать? – сказал он наконец. – Куда он денется? Да и кормить его тут нечем. А в район отправлять… В общем, без толку.
– А допросить?
– Валяй, – сказал участковый, – допрашивай, а я посмотрю. Он же немой.
– А письменно?
Участковый посмотрел на Иллариона с жалостью, как на слабоумного, и тяжело вздохнул, скрипнув ремнями портупеи.
