20 февраля москвичи, собранные к Успенскому собору двумя "памятями" Гермогена, по заранее составленному, обсужденному архиереями и утвержденному царем сценарию стали от имени "всенародного множества" молить Иова "всего мира о прегрешении". Старый и новый патриархи простили россиянам старые и новые клятвопреступления и призвали никогда больше не нарушать крестного целования[67]. Гермоген получил возможность отлучать новых клятвопреступников. Но не торопился это делать, пока царские войска одерживали победы (на Вырке и у Серебряных Прудов) и была надежда обойтись без крайней душегубительной меры. Лишь когда восставшие сами перешли в наступление и разгромили полки Шуйского под Тулой, Дедиловом и на Пчельне, сняли осаду Калуги и приняли в своп ряды перебежчиков из "христолюбивого воинства", патриарх решился предать проклятию Болотникова и главных его соумышленников, оставляя остальным повстанцам церковный путь спасения.
Гермоген считал отлучение мерой последней крайности, но положение и было отчаянным. Царские войска бежали в ужасе, говорили о 14 тысячах убитых, о гибели воевод, об измене 15 тысяч ратников, о том, что, если восставшие пойдут к Москве, столица сдастся без сопротивления. Шуйский дрожал, патриарх призывал всех подняться на врагов веры, велел монастырям открыть кладовые и высылать в армию всех людей, способных носить оружие, "даже чтобы самые иноки готовились сражаться за веру, когда потребует необходимость"[68]. Бояре взбунтовались и потребовали, чтобы царь Василий сам повел войско или уходил в монастырь, чтобы они могли выбрать государя, способного защитить их имущество и семьи.
Под давлением бояр и патриарха Шуйский избрал меньшее зло и согласился возглавить армию, собиравшуюся в поход под Тулу, где сосредоточились главные силы болотниковцев. По слухам, царь поклялся не возвращаться в Москву без победы или умереть на ноле брани. Но Гермоген не был уверен даже, что о выступлении Шуйского в поход следует объявлять, что тот не побежит от одних предвкушений опасности. Царь выступил 21 мая, патриарх разослал по стране грамоты о молитвах за успех государева и земского великого дела только в первых числах июня[69].
Василий Шуйский делал ставку на дворянство. Государство брало на себя розыск всех подневольных людей, бежавших за 15 лет от дворян, пришедших на службу в Москву. Им жаловались земли и деньги, в том числе изъятые у монастырей. Неявившихся к царю ждали жестокие кары на земле и посмертные муки, щедро обещанные патриархом Гермогеном. Через две недели после разгрома под Калугой царь двинул на крестьян и холопов 100-тысячное ополчение дворян с их боевыми холопами, стрельцов и разнообразных "даточных людей". Болотников с 38-тысячным войском попытался обойти царскую армию, чтобы захватить Москву. В сражении на реке Восме близ Каширы восставшие были остановлены геми дворянскими полками, которые прежде были их союзниками.
Однако положение государства было ещё очень опасным. Даже во второй грамоте, повелевая молебствовать в честь победы царских войск на реке Восме, патриарх Гермогеи рисовал ситуацию в мрачных красках. "Грех ради наших и всего православного христианства, — писал он, — от восстающих на церкви Божии и на христианскую нашу истинную веру врагов и крестопреступников межусобная брань не прекращается. Бояр, дворян, детей боярских и всяких служилых людей беспрестанно побивают и отцев, матерей, жён и детей их всяким злым поруганием бесчестят. И православных христиан кровь… как вода проливается. И смертное посечение православным христианам многое содевается, и вотчины и поместья разоряются, и земля от воров чинится пуста"[70].
Речь опять идёт о патриарших грамотах, сохранившихся только благодаря Филарету. В 1607 г. митрополит служил молебны и рассылал по епархии богомольные грамоты Гермогена, полученные 6 и 11 июня, в дни напряжённых боев царской армии с повстанцами. Но мы вправе предположить, что митрополит Ростовский поддерживал все известные нам пропагандистские акции патриарха, начиная с церковного проклятия вождей народного восстания. Крайние церковные меры, в том числе истощение архиерейской и монастырской казны в помощь правительственным войскам, помогли переломить ситуацию.
Болотников и "царевич Пётр" были осаждены в Туле. Через два месяца царские войска запрудили реку и затопили город. Повстанцы лишились продовольствия и пороха. Их сторонники в городах и селах не могли объединить силы. Дворяне "воевали" русские земли хуже внешнего неприятеля. Болотникову и "царевичу Петру" было предложено сдаться, чтобы спасти жизнь и свободу соратников. Поверив клятвам царя, благородные вожди отдали себя в руки карателей и были вероломно убиты. Самопожертвование вождей восстания оказалось напрасным: в октябре 1607 г. реки вновь были переполнены трупами утопленных повстанцев. Возмущению россиян, включая патриарха, не было предела. Даже живший всю Смуту в Москве грек, архиепископ Арсений Елассонский, описывает всеобщее негодование подлой клятвопреступностью царя[71].
После разгрома и предательского убийства Болотникова Филарет, как и Гермоген, надолго замолчал. Между тем сбылась старая истина, что клятвопреступлением не совершить доброго дела. На место самозваного "царевича Петра" явился добрый десяток разнообразных "царевичей". Восставшие города и крепости утвердились в решимости сражаться до конца. Множество недовольных устремилось к Лжедмитрию II, который в июле того же 1607 г. провозгласил себя царем в Стародубе-Северском. А Василий Шуйский распустил армию и преспокойно вернулся в Москву, как будто гражданская война была окончена!
Пока царь тешился с молодой женой, война охватывала всё новые и новые области России. Веспой 1608 г. Москва наполнилась ратниками, разбегавшимися, как говорили, от бесчисленных войск Лжедмнтрия II. Армия бездарного полководца Дмитрия Шуйского была разбита. Царские воеводы предавали или бежали от неприятеля. К Лжедмитрию, пришедшему с польско-литовской шлихтой, собирались все недовольные. Его войска с боями пробивались к Москве, 1 июня 1608 г. они утвердились близ самой столицы, в Тушине.
Скорбя за страну, патриарх Гермоген обратился к Шуйскому с трогательной речью, умоляя его, возложив надежду на Бога, призвав в помощь Богородицу и московских угодников, немедля самому повести армию на врага[72]. Царь предпочёл отсиживаться в Кремле, держа большую армию для защиты своей особы, пока храбрые воеводы по всей стране бились с врагом без подкрепления, а орды разнообразных хищников терзали беззащитную Россию.
