— Так я и знал, — процедил малыш на ходу. — Учтите, если вы все еще надеетесь увидеть мистера Мурри, лучше ведите себя смирно, без всяких там шуточек!
— Ты что, всегда так зовешь своего папу — мистером Мурри? — тут же спросил Кельвин. Мэг видела, как его разозлила эта неудача — ведь чтобы освободить Чарльза Уоллеса, не хватило какой-то малости!
— Папу? А что это такое — папа? — Чарльз Уоллес передразнил его сердитый тон. — Не более чем очередное заблуждение. А ты, если тебе непременно требуется какой-то папа, мог бы обратиться к Предмету!
Вот, опять Предмет!
— А кто этот Предмет? — спросила Мэг.
— Всему свое время, — уклонился от ответа Чарльз Уоллес, — вы еще не готовы для контакта с Предметом. Прежде всего, я должен рассказать вам кое-что важное об этой прекрасной, просвещенной планете Камазоц, — его голос звучал размеренно и сухо, как лекция мистера Дженкинса. — Возможно, вы так и не поняли, что у нас на Камазоце решительно побеждены все болезни, все отклонения…
— «У нас»? — перебил Кельвин.
Но Чарльз продолжал как ни в чем не бывало. Впрочем, Мэг подумала, что брат действительно не услышал ни своей оговорки, ни вопроса Кельвина — он просто воспроизводил чью-то речь.
— У нас никому не позволено страдать. Добрее меры не придумаешь: просто исключить из общества всех больных! Никто не имеет никаких слабостей и таких отклонений, как сопливые носы. Вместо того, чтобы позволить им страдать от отклонений, их просто усыпляют.
— Усыпляют, чтобы лечить простуду, или усыпляют, чтобы убить? — громко спросил Кельвин.
— Убить — слишком примитивное слово! — пробубнил Чарльз Уоллес. — На Камазоце никто никого не убивает. Обо всех таких вещах заботится Предмет, — он вдруг остановился перед стеной и поднял руку. Через мгновение стена заколебалась, замерцала и стала прозрачной. Чарльз Уоллес шагнул сквозь нее, кивком позвал Мэг и Кельвина, и те двинулись следом за ним. Все трое оказались в тесной квадратной камере, излучавшей какой-то мутный и мертвенный свет. Мэг не могла отделаться от ощущения смутной угрозы, заключенной в идеальной правильности формы этой камеры. Как будто безупречно равные стены, пол и потолок в любую минуту могут сомкнуться и размозжить всех, кому хватило глупости оказаться внутри.
— Как ты это сделал? — спросил Кельвин у Чарльза Уоллеса.
— Что сделал?
— Сделал стену прозрачной… и прошел внутрь?
— Я всего лишь перераспределил атомы в пространстве, — небрежно пояснил Чарльз Уоллес. — Ты ведь учил в школе, что такое атомы?
— Конечно, но…
— Тогда даже твоих знаний достаточно, чтобы понять, что материя — не что-то твердое и незыблемое. И человек, например, ты, Кельвин, почти полностью состоит из пустот между атомами. А если составляющие тебя атомы сложить вместе, то получится тело не больше булавки. И это считается так называемым доказанным научным фактом, не так ли?
— Да, но…
— Так вот, я просто отодвинул атомы с дороги, и мы прошли сквозь пустоту между ними.
По тому, как у нее свело все внутри, Мэг поняла, что камера, в которую их завел Чарльз Уоллес, является лифтом, и теперь они буквально летят куда-то вверх. Ей стало страшно. Свет в лифте принял желтоватый оттенок, и теперь голубые глаза Чарльза Уоллеса стали казаться зелеными.
— А куда мы двигаемся? — Кельвин облизал пересохшие от волнения губы.
— Вверх, — тем же менторским тоном просветил их Чарльз Уоллес. — Мы на Камазоце всем всегда довольны, потому что все одинаковые. Проблемы рождаются из-за различий между людьми. Ведь ты и сама это знаешь, дражайшая сестрица?
— Нет, — упрямо ответила Мэг.
— Еще как знаешь. Дома у тебя была отличная возможность проверить это на собственном опыте. И ты знаешь, почему тебе было так плохо в школе. Из-за того, что ты отличалась от других.
— Я отличаюсь от других, и я доволен! — вмешался Кельвин.
— Но ты же сам рассказывал, как притворяешься, будто не отличаешься от них!
— Но я отличаюсь, и мне нравится быть другим! — со странным упорством повторил Кельвин.
— А я, даже если и не очень радовалась своим отличиям, — сказала Мэг, — вовсе не желала быть такой же, как все!
И тут, повинуясь взмаху руки Чарльза Уоллеса, лифт замедлил ход, и одна из стен растворилась. Чарльз вышел из кабины, и Мэг с Кельвином шагнули за ним. Кельвин оказался последним, и едва он прошел сквозь стену, она восстановилась без малейших следов изменений.
— Ты что, хотел, чтобы Кельвин там застрял? — испугалась Мэг.
— Нет, я только хочу научить вас не хлопать ушами. И имейте в виду: любое неповиновение — и будете иметь дело с самим Предметом!
Мэг видела, как это слово соскользнуло с губ Чарльза Уоллеса: как будто он сплюнул что-то мерзкое и ядовитое.
— Так что же это за Предмет? — спросила она.
— Ну, тебе бы следовало называть Предмет Большим Боссом! — и тут Чарльз Уоллес хихикнул. Никогда в жизни Мэг не слышала такого зловещего хихиканья. — Иногда он сам называет себя Счастливым Мучителем.
— Не понимаю, что это значит, — Мэг безуспешно старалась скрыть свой ужас под напускной холодностью.
— Это значит Му-чи-тель, а не У-чи-тель! — процедил Чарльз Уоллес и снова захихикал. — Люди так часто путают слова!
— Ну и что, мне нет никакого дела до твоего Предмета, я вообще видеть его не желаю! — сердито заявила Мэг.
— Мэг! — непривычно монотонный голос Чарльза Уоллеса вдруг загремел прямо у нее в ушах. — Ты хоть когда-нибудь пытаешься думать? Как ты думаешь, почему у нас на Земле никогда не кончаются войны? Почему люди испуганы и недовольны? Все потому, что каждый живет своей, независимой отдельной жизнью! И я в самой простой и доступной для тебя форме пытаюсь объяснить, что было сделано с этими отдельными людьми на Камазоце! На Камазоце есть только ОДИН мозг. И этот мозг — Предмет! И благодаря этому все остальные могут жить спокойно и счастливо. А разные старые ведьмы вроде миссис Что-такое не хотят, чтобы мы тоже были счастливы на Земле.
— Она не ведьма! — взорвалась Мэг.
— Неужели?
— Вот именно, — пришел на помощь Кельвин. — И ты сам знаешь, что врешь! Это просто часть их попытки шутить. Чтобы не совсем унывать, когда кругом тьма.
— Точно. Когда кругом тьма! — подхватил Чарльз Уоллес. — Они стараются, чтобы мы по-прежнему страдали от неразберихи вместо того, чтобы подчиниться правильному порядку вещей!
— Нет! — выкрикнула Мэг, отчаянно тряся головой. — Да, Чарльз, пусть наш мир далек от совершенства, но он лучше, чем этот! Это не может быть выходом! Просто не может!
— Никто не страдает в этом мире, — монотонно бубнил Чарльз Уоллес. — Здесь все довольны жизнью.
— Но и никто не знает счастья, — решительно возразила Мэг. — Может быть, именно для этого и нужно испытать несчастье, чтобы понять, что значит быть счастливым. Кельвин, я хочу вернуться на Землю!
