— Перестань, сумасшедшая девчонка, мы замерзнем насмерть.
Теперь они вышли на Коппетс-роуд, и Франческа оглядывалась в поисках остановки автобуса, но тут из ворот больницы Коппетс-Вуд выехало свободное такси — вероятно, на нем приехал пациент или посетитель. Шофер не знал, где находится дом номер 4 по Самфир-роуд, даже после подсказки Франчески, что это недалеко от станции метро «Крауч-Хилл», но согласился, чтобы она показывала ему дорогу. Линдси заплакала, повторяя, что ей обещали автобус, что она хочет в автобус, причем кричала так громко, что Франческа по шее водителя определила, что тот морщится. Она сунула Линдси конфеты, чтобы заставить ее замолчать, а потом почти всю дорогу до дома они играли в «рычание и кусание». Поездка обошлась в два фунта — слишком дорого для Франчески.
Тротуар здесь был еще более грязным и скользким, чем на Финчли. Такси привезло их в убогий полузаброшенный район, где сносились целые улицы, чтобы освободить место для строительства нового муниципального жилья. Между не до конца разобранными развалинами простирались сотни акров пустой земли, а некоторые улицы превратились в узкие проходы между временными заборами высотой в десять футов. Даже в самую сухую погоду дороги покрывала грязь и глина от тракторов и грузовиков со строек. Здесь ощущалась атмосфера недолговечности, скуки и ожидания без надежды, словно старое убожество уступало место чему-то новому, но такому же непривлекательному.
Однако Самфир-роуд находилась на границе этого возрождающегося района, и ее — а также несколько параллельных и перпендикулярных улиц — не тронули. Самфир-роуд с ее похожими на бастионы домами из кирпича цвета картона, палисадниками размером с могилу и нарочитым отсутствием деревьев оставили доживать свой век в целости и сохранности как минимум до 1995 года. Желтые уличные фонари превращали туман в подобие горохового супа — именно так называли улицу в пору ее юности.
Франческа отперла входную дверь дома номер 22, несколько лет назад выкрашенную в цвет сырой телячьей печенки, а затем вместе с Линдси вошла через еще одну дверь в коридор квартиры на первом этаже. Внутри было холодно, как бывает холодно в старом доме без центрального отопления, не обогревавшегося десять часов в январе. Здесь было еще и сыро, а не только холодно, причем настолько, что всякий попадающий сюда невольно ежился. Франческа включила свет и отвела Линдси в кухню, где зажгла газовую духовку и включила настенный электрический обогреватель. Оставшиеся от завтрака тарелки все еще лежали в раковине. Франческа освободила дочь от нескольких слоев одежды, потом разделась сама, повесив шубку сохнуть на спинку стула. Затем обе присели перед открытой духовкой и протянули руки к бледному голубовато-фиолетовому пламени.
Через некоторое время Линдси сказала, что у нее замерзли ноги, и Франческа пошла за меховыми тапочками. В квартире было всего две комнаты — гостиная с двумя креслами, обеденным столом, пианино и диваном, который раскладывался в двуспальную кровать, и спальня в глубине дома, где спала Линдси. Франческа задернула шторы на огромных, продуваемых сквозняком цветных створчатых окнах до пола и зажгла газовый камин. Он должен был гореть не меньше часа, прежде чем можно будет укладывать дочку спать в этом холодильнике. Тапочек нигде не нашлось, и женщина прошла в другую комнату (ее называли гостиной, хотя с ноября по апрель принимать гостей тут было невозможно) и нашла тапки под пианино. Постель не была застелена. Ее не убирали уже несколько дней; после рождения Линдси диван использовали для того, чтобы сидеть на нем, не больше пяти или шести раз.
— Где мой папа? — спросила Линдси.
— Пошел на какое-то собрание насчет истории Хорнси.
— Я не лягу спать, пока не придет папа.
— Ладно, не ложись.
Франческа приготовила дочери омлет и маленькие бутерброды из черного хлеба. Потом села за стол, пила чай и смотрела, как Линдси намазывает шоколадную пасту на хлеб, на печенье и даже на ломтик рулета с вареньем. Девочка обожала шоколадную пасту, так что пришлось взять сэндвичи с пастой им на ланч. Франческа вытерла подбородок дочери, скатерть, а также стену, куда попала капля. Она думала о Мартине. Квартира на Кромвелл-корт, теплая машина, ужин в «Вилла бланка» — все это казалось ей раем. Ей понравились комфорт и роскошь, и она мечтала о них, подумала Франческа, потому что никогда не знала их; слишком торопилась жить, чтобы стремиться к ним. Тот уик-энд с Мартином — эти сердечность и непринужденность — потряс ее, и она и вправду подумала, не стать ли ей той девушкой, какой он ее считает. Не просто милой, покорной, пассивной, льнущей к нему и викторианской, а той, которая собирается развестись, выйти за Мартина и жить с ним до скончания дней…
— Папа пришел, — сказала Линдси.
Хлопнула входная дверь, затем послышался звук вытираемых о коврик ног. Франческа осталась сидеть, а Линдси, хотя и соскочила со стула, не собиралась выходить в ледяной коридор даже для того, чтобы поздороваться с отцом, которого так долго ждала. Он открыл дверь кухни и вошел, отбросив с глаз прядь мокрых черных волос.
— Привет, — поздоровалась Франческа.
— Привет. — Он подхватил маленькую девочку, поднял над головой, потом обнял и прижал к себе. — Как поживает моя малышка? Как тебе понравилось в мамином магазине? Готов поспорить, они назначили тебя директрисой, — сказал он и пропел строчку из песни группы «Красный флаг»: — Рабочий класс может поцеловать меня в зад, я наконец нашел работу босса!
— О, Тим, — сказала Франческа, — мы провели ужасный вечер у черта на куличках. Погоди, сейчас расскажу…
Глава 13
— Так что я не вижу смысла все это продолжать, — заключила Франческа. Они с Тимом сидели друг напротив друга за кухонным столом, а между ними лежали промасленные листки бумаги и экземпляр «Пост», в который была завернута рыба с жареной картошкой, принесенная Тимом на ужин. В кухне теперь было тепло и дымно, окна запотели. Линдси уложили спать десятью минутами раньше. — Дай мне, пожалуйста, еще сигарету. Я не могу курить, когда я с ним, — это не соответствует образу. И, должна тебе сказать, это меня убивает.
Тим протянул ей сигарету. Он нахмурился, слегка выпятив свои красные губы, но говорил небрежным тоном, в своей обычной, слегка ироничной манере, растягивая слова.
— Конечно, милая, но зачем теперь так внезапно признавать свое поражение? Почему теперь, когда все идет так замечательно? Я хочу сказать, что мы и представить себе не могли, что он так сильно в тебя влюбится. Или я ошибаюсь насчет него? — Тим прищурился. — Может, моя милая девочка немножечко подвирала, когда говорила, что Ливингстон хочет на ней жениться?
— Конечно, Тим, я не всегда говорю правду, и ты это знаешь. Как и все мы. Но я не вру без причины. Послушай, дорогой, я едва не прокололась на Аннабел, правда? — Франческа хихикнула, посмотрела в синие глаза Тима и снова хихикнула. — Ох, милый… Мы должны быть серьезными. Я хочу сказать, что не вижу смысла продолжать, потому что это никуда нас не приведет. Закончится все тем, что я потеряю работу. Если он продолжит заезжать за мной в магазин, то придется уволиться, чтобы отделаться от него. Что мы собирались с этого получить, Тим? Я даже вспомнить не могу.
