Хотя герр Вайс наверняка знает, куда увезли Аду. Лично добился разрешения, чтобы она пропустила один день в приюте для престарелых. Хор голосов снаружи редел, ребенок умолк. Устал плакать и заснул, бедняжка. Из посудомоечной доносился шум, там мыли столовые приборы и тарелки, полоскали бокалы в мыльной воде. Гости разошлись. Теперь есть кому ею заняться и отправить обратно в Мюнхен.
Но дом затих, в «мастерской» Ады стало холодно, и никто не пришел. Ада перебралась в старое кресло в углу. Сиденье проваливалось под ней, пружины давно сломались, но в этой развалюхе было уютнее, чем на табуретке, и она могла дать отдых спине. Кресло пованивало. Ада устала и оголодала. Ей недоставало сестры Бригитты и других монахинь, их теплоты и тихого похрапывания во сне. Ей хотелось с ними поговорить. Не то чтобы они ей очень нравились, но они жили той же жизнью, что и она, боялись того же, что и она, и, хотя Ада не верила в Бога, все они молились об одном и том же. Они были на одной стороне, и они были вместе.
Утром человек в полосатой куртке с желтой звездой отпер дверь и показал на ведро:
– За мной.
Подхватив ведро, Ада проследовала за ним через посудомоечную к уборной на улице. По стене уборной вился шиповник, усыпанный крупными красными ягодами. С таким удобрением этому красивому вьюну все было нипочем и солнца, наверное, хватало. Ада зашла в уборную. Судя по грязному унитазу и вони, здесь не чистили годами. Ее сопровождающий отвернулся, когда она опорожняла ведро. Затем он привел ее в посудомоечную и подал старую эмалированную миску, наполненную до половины бежевой жидкой кашей. Ада никогда не любила овсянку, ела ее, только посыпав сахаром, но нынешняя Ада, другая Ада жадно уплетала месиво. Человек с желтой звездой не уходил, дожидаясь, пока она поест.
– Кто вы? – спросила Ада. Он сжал губы. – Вы немой?
Он покачал головой. Das ist nicht gestattet, погрозил он пальцем. Verboten[29].
Он отвел Аду в «мастерскую», где она обнаружила фрау Вайс – с тканевым свертком и женским журналом. Во Франции ввели карточки, подумала Ада, а в Германии? Эта женщина, кажется, не испытывала недостатка ни в чем.
Фрау Вайс положила сверток на стол, перелистала журнал и, открыв нужную страницу, вручила его Аде.
– Это, – ткнула она пальцем в дамский костюм, затем в материал на столе.
Ада рассматривала картинку. Жакет в талию, застегнутый доверху, по центру ряд блестящих пуговиц. Юбка трапецией. Скучно до зевоты. Ткань была не лучше – ослиного серого цвета в буро-коричневую клетку. Старушечья расцветка. Ада прикинула: если сделать застежку сбоку, добавить воротничок-стойку и ложные карманы с клапанами, а юбку сделать «дудочкой» с разрезом сзади, то костюм будет выглядеть свежо, modisch[30]. Это словечко она подцепила у герра Вайса. Похоже на английское, только пишется немного иначе. Фрау Вайс развернула материал, внутрь были вложены подкладочная ткань и нитки. Она ни словом не обмолвилась о платье, но оно наверняка ей понравилось, иначе бы Аду отсюда выдворили.
Она подняла глаза на хозяйку.
– Мадам… – Ада запнулась, но продолжила: – Может, – она водила пальцем по картинке, – застежка здесь, карман тут. Более modisch. – Она ожидала, что фрау Вайс раскричится, но та внимательно слушала. – У вас есть бумага и карандаш? – спросила Ада. – Я вам покажу.
Фрау Вайс вышла и вернулась. Рисовала Ада плохо, но изобразить фасон ей было по силам, пусть и в манере «палка, палка, огуречик». На губах фрау Вайс заиграла улыбка. Она была тщеславной женщиной.
– Костюм мне нужен завтра. Ja. – Она вышла из комнаты.
Еще и на подкладке. С этим за день не управишься, придется работать всю ночь.
Ада посмотрела на обложку журнала. Нацистская символика на первом плане и надпись NS Frauen-Warte[31]. Ада пробежала пальцами по буквам. Читать по-немецки она не умела, но что значит Frau, догадалась. Чуть ниже снимок: толстая немка в длинном вышитом сарафане и белой блузке сидит на скамье и вяжет носок. Рядом с ней в люльке пухлый младенец. Подпись под снимком была сделана причудливым старинным шрифтом. Малыш на обложке выглядел ровесником Томаса, он сидел в люльке, улыбался, волосы его были аккуратно расчесаны на пробор.
Наверху опять раздался детский плач. Почему фрау Вайс не возьмет его на руки? Ада никогда бы не допустила, чтобы ребенок плакал часами напролет. Та к он наживет себе грыжу. Фрау, видимо, неуступчива как дверной косяк. Тщеславные обычно такими и бывают.
Аду выпускали из комнаты дважды, приводили в посудомоечную, где давали водянистый суп с куском черного хлеба; она и человек с желтой звездой ели стоя, в молчании. Потом обратно в комнату, где она кроила и сметывала, строчила и пришивала. Жакет надо было утяжелить, чтобы он не висел как тряпка. Ада огляделась: занавески на окне – ветхая ткань едва держалась на поржавевшем карнизе. Ощупав нижний край занавесок, она выудила из них несколько кусочков свинца. Она вошьет их в низ жакета. Когда в доме было тихо, Ада примеряла костюм, отмечала, где он жмет или морщит, доводила до ума вытачки. Крошечные грузила в подкладке она закрепила французскими узелками. Пусть эта шерсть и не была красивой, но ее мягкость многое искупала, да и подкладка приятно льнула к телу. Фрау Вайс никогда не узнает, что Ада надевала ее костюм и шелковистая, словно паутина, подкладка ласкала ее кожу так же, как и кожу фрау. Эта мысль радовала ее.
Она заснула в кресле. На рассвете фрау Вайс зашла в комнату и не говоря ни слова забрала костюм.
Распорядок дня не изменился. Ада опорожнила ведро, съела водянистую кашу, вернулась к себе.
На этот раз, однако, приставленный к ней человек принес корзину с одеждой и всучил ее Аде:
– Починить.
Корзина была огромной, не обхватить руками, и битком набита вещами. Ада принялась вынимать их по одной. Носки заштопать, женские чулки со спущенной петлей в том месте, где чулок пристегивался к поясу, привести в порядок. Кардиганы и свитеры с замахрившимися манжетами и протертыми локтями, брюки с потерянными пуговицами, юбка со сломанной молнией, блузки, на которых разошлись швы, платья с обвисшим подолом, лифчики с оборванными крючками. В корзине нашлось и одеяло с потрепанными краями, жакет с дырявой подкладкой, твидовое пальто большого размера, оказавшееся здесь непонятно зачем, разве что для перелицовки, и порванные детские ползунки.
Что же она за хозяйка, эта фрау Вайс, как ей удается накапливать столько вещей для починки, превращая пустяковое дельце в тяжкую обязанность? Верно, некоторые женщины не умеют шить, и фрау Вайс, очевидно, одна из них, но она могла бы постараться и пришить хотя бы пуговицы. Записная бездельница и неряха, вот она кто, думала Ада, удивляясь своей злости, удивляясь, что ей не все равно. Потребуется не один день, чтобы привести все это в божеский вид. Отведут ли ее когда-либо в дом для престарелых к сестре Бригитте, к монахиням? Увидит ли она когда-нибудь что-то еще, кроме этой комнаты и уборной? Выпадет ли ей шанс снова поговорить по-английски? Или хотя бы просто поговорить, вернуться домой, вернуть себе свободу?
