– Сошьете мне такое платье, – сказала женщина, – к вечеру.
– К сегодняшнему вечеру? Мадам, это… – Произнести «невозможно» Ада не успела, ее перебили.
– Вы находитесь в доме коменданта, обер-штурмбанфюрера Вайса, – отчеканила женщина, в ее голосе звучала сталь. – Не смейте возражать.
Выходит, это фрау Вайс. А ее муж приходится родственником герру профессору Вайсу. Герр Вайс рассказал им, кто Ада такая и чем занималась раньше. Но что еще им известно о ней, забеспокоилась Ада.
– Вот мои размеры, – женщина указала на манекен в дальнем углу комнаты, – если одежда сидит на нем, значит, она сидит и на мне. Я не примеряю неготовое платье.
Но платье не шьют на твердых деревянных манекенах, растерялась Ада. Его нужно подогнать по фигуре, посмотреть, как струится ткань в движении и как она ложится, когда заказчица стоит на месте. Вдобавок Аде хотелось спросить, имеется ли выкройка или хотя бы еще одна фотография платья. Та, что ей вручили, была слишком нечеткой, чтобы разглядеть детали.
– Та еврейская коротышка, что была здесь до вас, не уразумела моих правил, – продолжила женщина. – Я не позволю вам ко мне прикасаться. – Сперва женщина показалась Аде красивой, но жесткая линия рта и гладкая, как броня, кожа не предполагали добросердечия. Женщина шагнула к двери, задержалась на секунду: – Ровно к шести вечера. У вас есть все необходимое для работы.
Ады услышала, как поворачивается ключ в замке.
Даже с выкройкой и благосклонной клиенткой Аде было бы трудно сшить платье для официальных приемов за один день. Она уставилась на снимок. Облегающее платье, горделивый воротник «хомут», начинающийся от самых плеч, рукава три четверти. Фасон не сложный, хотя с воротником придется повозиться, если учесть, что косой крой морщит ткань, да и плечи всегда доставляют немало хлопот. Верх и низ должны быть подогнаны идеально. Такое платье в умелых руках знающей свое дело портнихи может выглядеть на сотню фунтов. Но если его запороть, место ему на вешалке в непритязательном универмаге. Фрау Вайс, понимала Ада, никогда не купит готовое платье.
Она разложила муар на столе, провела пальцами по нежному набивному рисунку, что поблескивал на свету, переливаясь едва уловимыми оттенками черного. Многие считают черный скучным стылым цветом, но он таит в себе бездну тонов, вспыхивая то синим, то красным сиянием. Этот муар был не из натурального шелка, но искусственного, несчастная ткань, припомнила Ада пояснения Исидора, роняет нитки, как безутешная вдова слезы. В отрезе было по меньшей мере пять ярдов, вполне достаточно, чтобы сшить платье. И даже останется на коктейльную шляпку и какое-нибудь другое украшение на голову. Ада накинула ткань на манекен. Кисеи, чтобы сметать пробную модель, ей не выдали. Придется шить сразу начисто.
Ада засучила рукава, перекинула сантиметр через шею, утыкала булавками наплечник и взялась за работу. Не должна ли она испытывать благодарность? К герру Вайсу. Разве он не сделал ей щедрый подарок, направив ее сюда?
К трем часам платье безжизненно свисало с манекена. Фрау Вайс не появлялась весь день. Даже если манекен – точная копия ее фигуры, человека куклой не заменишь. В платье надо походить, вдохнуть жизнь в полую форму, и тогда ткань станет единым целым с телом и кожей.
Ада прислушалась. За дверью было тихо. Ада стянула через голову наплечник, сбросила тяжелую рясу, потом нижнюю юбку, сорочку и поежилась, оставшись только в коленкоровых панталонах. Тишина. Ада вышагнула из панталон и мигом натянула платье, расправляя воротник, разглаживая корсаж на груди. Искусственный шелк бальзамом лег на кожу, тончайшей гладью обвился вокруг бедер. Ада встала на цыпочки, имитируя каблуки, сделала один пируэт, второй. Зеркала в комнате не было, и она не увидела себя с распущенными волнистыми волосами в муаре, то сверкающем, то темнеющем под вечерним солнцем. На этом фоне ее кожа казалась еще светлее, а молодость еще наивнее, она словно окунулась в свою прежнюю жизнь, где правили бал элегантность, красота и свобода, в ту жизнь, какой она могла бы быть, не повстречай Ада Станисласа. Вытачку надо чуть убавить, иначе будет сборить. Воротник идеально расположился на плечах, заканчиваясь там, где начинался рукав. Ада ощупала спину. Переставить крючки здесь и здесь.
Снаружи раздались голоса. Ада замерла. Потом впопыхах стащила с себя платье, влезла в сорочку и панталоны. Мужские голоса, слов не разобрать. Теперь быстро: нижняя юбка, ряса, пояс, дважды обернутый вокруг талии. Наплечник надевать не стала. Он только мешает. Подняв платье с пола, Ада села за швейную машинку. Голоса смолкли в отдалении.
Пока она меняла иголку в машинке и вставляла нитку, пальцы у нее дрожали. Если бы ее застукали в платье, то наказали бы, и очень сурово. Она разгладила швы, обметала их, снова повесила платье на манекен, подправила рукава, чтобы не морщили, и занялась подолом. Будь у нее органза, Ада, подшивая подол, проложила бы ее между слоями ткани, и юбка колыхалась бы словно под дуновением легкого ветерка. Тогда в елочку, Ада, в елочку. Крючки и петли, пятнадцати достаточно. Свет за окном мерк. Воткнув вилку в розетку, Ада зажгла единственную лампочку над столом. Горела лампочка тускло, и Ада поднимала шитье поближе к глазам, иначе ничего не разглядеть. Последняя глажка, на подол сильно не давить. Под столом она нашла коробку с плечиками и повесила платье на рейку на стене вместо картины.
Даже в полумраке было видно: это шедевр. Когда война закончится, подумала Ада, настанет время «Дома Воан».
Она перебрала остатки ткани. Обрезки, но муар – крепкая ткань. Сделать розочку? Если прикрепить ее к простой маленькой шляпке, это будет смотреться отменно, а фрау Вайс может прикалывать шляпку к волосам невидимками, если таковые в Германии имеются.
Впервые с тех пор, как родился Томас, почти год назад, Ада не думала о нем. Вспомнила только, когда покончила с работой: очень скоро, 19 февраля 1942-го, ему исполнится год. С днем рождения, Томихен.
Вечером человек в куртке с желтой звездой забрал платье, с плечиков не снял, но держал на вытянутой руке.
– Простите, – сказала Ада. – Где туалет?
Он указал на ведро у двери, выключил свет и запер за собой дверь. В комнате стало темным-темно. Шаги человека со звездой постепенно стихли. Где-то плакал ребенок. Ада припомнила детские ботиночки в передней. Плач был не громким, но непрестанным. Наверное, комната ребенка находится над ее «мастерской». И как давно бедняжка плачет? Глаза ее привыкли к темноте, лунный свет проникал сквозь зарешеченное окно, разрисовывая тенями стол. Ада слышала, как открываются и закрываются двери, слышала шаги, женский голос – фрау Вайс, наверное, – окликающий кого-то. Прозвенел дверной звонок сочным раскатистым дзынь, новые голоса, смех, опять дверной звонок. У хозяев гости. Комната Ады была недалеко от кухни, откуда до нее доносился шум: люди входили и выходили, звенели бокалами, с глухим чпок открывали бутылки шампанского, смех становился все громче, а наверху кричал ребенок.
Ада облегчилась в ведро и села на табуретку у швейной машинки. Со вчерашнего дня она ничего не ела и не пила, кроме глотка воды сегодня утром. Они сказали сестре Бригитте, где она? Иначе сестра будет волноваться, беспокоиться, не натворила ли Ада глупостей – например, не подалась ли в бега. И герр Вайс будет ждать ее зазря. Он этого не потерпит, профессор легко выходит из себя. Будет сидеть в гостиной, стучать тростью об пол, возмущаться. Задаст охранникам жару.
