Два сердца бьются точно в такт.
Шагаем порознь мы, но вместе.
Неразличимы, равновесны.
Хоть каждому своя дорога отпущена,
предрешена,
Дорога в нас берет начало[6].
Я осторожно дернула доктора за рукав, указала глазами на дверь. Мы вместе вышли в коридор.
– Это начало стихотворения! Он вспомнил его! Представляете?
– Только первую строфу, да и ту не полностью. – Доктор Сократ постарался остудить мой пыл. – Однако вы правы, сын преподнес вам неожиданный подарок. Хотел порадовать.
– Нет, доктор, он не подарок мне передал, а тайное послание, зашифрованное сообщение, ходатайство, настоятельную просьбу. Это стихотворение Сюпервьеля он выучил специально для Маргерит и прочитал на день ее рождения. Они знали много стихов наизусть и постоянно пополняли обширный запас. Марго придумала такую игру: она, к примеру, читала первую строфу, а Мило должен был подхватить, продолжить. Он был тогда еще совсем маленьким. Ясно слышу их дружный заливистый смех. И стишок, который они читали, повторяется у меня в голове снова и снова, по кругу.
Отблеск того веселья на миг оживил взгляд Мило. А мне послужил немым укором. Ни я, ни отец никогда не хохотали с ним вместе. От души, во все горло, без страха, без оглядки на прохожих.
Когда и как становишься непоправимо взрослым, теряешь способность радоваться? Мы все были детьми, в каком возрасте умирает память об этом? Горькая утрата, роковая ошибка, зачем вообще ее совершать?
Марго и Мило смеялись до упаду, буквально катались по полу. Видели бы вы, как они готовили розыгрыши перед первым апреля! Или смотрели дурацкие комедии по телевизору…
Всегда вместе, сообща, заодно. Кипящая энергия, непрерывное общение, постоянный обмен.
Я знаю, как они нужны друг другу. И что мне теперь делать?
– Если вы считаете, что это послание, даже ходатайство, мадам Руссо, думаю, вам следует на него откликнуться. Проситель заслуживает уважения.
Маргерит здесь, рядом.
Никто о ней не говорил, но все знали, что она тут. Кроме Мило. Каждое утро Марго приходила и садилась на каменную скамейку у входа. Иногда расхаживала по газону, и тогда ее было видно из окна. Поэтому я опускала шторы.
Когда нас сюда перевели, я соврала сыну. Сказала, что Маргерит уехала на очередные раскопки. В Анатолию. Первое, что в голову взбрело. Он нахмурился, встревожился, огорчился. Никак не ожидал, что любимая тетка внезапно исчезнет, не попрощавшись. Ни словечка ему не черкнет, не позвонит.
В дальнейшем я о ней не упоминала, однако постоянно боялась, что обман раскроется. Дважды я спускалась к сестре, пыталась уговорить ее уйти и больше не приезжать. В ответ она молчала. Упрямо не покидала свою скамью, обеими руками вцеплялась в каменный край. Не драться же с ней! Я малодушно отступила, сдалась. Отчаялась, больше не знала, что хорошо, что дурно.
В то утро Мило опять попытался ее позвать – и ему вдруг стало хуже, да так, что я испугалась. Он резко сдал, откатился назад, перестал стараться, утратил волю к жизни. Будто и не было никаких успехов, улучшений, двухнедельных трудов и борьбы. Стал заикаться, мычать, с трудом подбирал слова, заговорил отрывисто, как в самом начале. Угрюмо смотрел исподлобья, упорно теребил одеяло.
– М-м-ма… П-п-пусть… М-м-марго…
– Ты же знаешь, милый, я не могу до нее дозвониться.
Доктор Сократ попросил нас с мамой подойти к нему. Сказал серьезно, веско, строго:
– Без мотивации Мило не справится, а он ее теряет на глазах. Мальчик одержим желанием увидеть тетку. Ее к нему не пускают. Это серьезное препятствие на пути к выздоровлению. Его мир расколот, распылен, нестабилен. Крепкая эмоциональная связь могла бы стать опорой, направить его, поддержать. У него в голове – полнейший хаос, пока что ему кажется, что порядок навести невозможно. Необходимость разобраться, понять, каким он был и к чему должен стремиться, приводит его в отчаяние, отнимает массу сил. Присутствие близких, дорогих ему людей, безусловно, пойдет на пользу. Он нуждается в их участии.
– Вы хотите сказать, что ему нужна Маргерит?
– Не стоит преувеличивать! – вмешалась мама. – Маргерит ему не мать и не любимая девушка. Он поскучает-поскучает, а потом благополучно о ней забудет.
– Боже, мама, поставь себя на его место!
Они ведь так привязаны друг к другу. Ты знаешь, что Мило и Маргерит договаривались, где встретятся во сне? Выбирали подходящее место: лужайку, деревенскую площадь, вагон метро. Засыпали одновременно. Сколько раз по утрам сын прибегал ко мне бесконечно счастливый, радостный, кричал: «Представляешь?! У нас получилось!» В момент несчастья Марго тоже была рядом с ним. Как примириться с тем, что потом она вдруг его бросила? Он уверен, что его бесчеловечно предали. И с каждым днем ему все тяжелее. На самом деле все мы виноваты в предательстве, хоть делаем вид, будто ни при чем.
– Все-таки тут есть о чем подумать. – С этими словами доктор Сократ удалился.
– Не позволяй ему давить на тебя, Селеста, – возмутилась мама. – Ты же знаешь, Лино теперь на дух не переносит Марго. Он запретил ей здесь появляться. Хоть бы отвлекся, забыл, глядел сквозь пальцы на то, что она тут ошивается, так нет же, его это бесит, покоя не дает. Не стоит рисковать, поверь. Мило куда нужней вменяемый отец, нежели самая преданная любящая тетка. К тому же, между нами, девочками, доктор к ней неравнодушен. Не поверю, что ты не заметила. Вечно у окна торчишь. Они с твоей сестрой знакомы, точно.
Знакомы – это мягко сказано. Литота – любимая мамина фигура речи. Я давно за ними наблюдаю. Вот только что выглядывала, чтобы проверить, на газоне Маргерит или на скамье, и видела: они держались за руки. Она положила голову ему на плечо, он поцеловал ее в лоб… Как ей удалось заарканить Густаво Сократа, неизвестно, однако они близки, сомнений нет. Думала, кроме меня, никто не знает…
– Разуй глаза, она опять строит козни! Делает нам всем назло, так еще и врача втянула в свою игру. Сама знаешь, твоему мужу это очень не понравится.
Мама уверена, что Марго кривит душой, хитрит, лукавит, лавирует с самого детства. Никогда не забуду, какими проклятиями она осыпала дочь за то, что та на перемене неосторожно куда-то полезла, упала, сломала руку и пришлось везти ее в больницу.
– Вечно фокусничает, ломается, житья от нее нету! Ведь нарочно свалилась, нарочно.
– Мама, опомнись! – возмутилась я. – Ей же всего пять лет. Кто станет по доброй воле руки себе ломать? Тоже мне, удовольствие!
– Я и не говорю, что для удовольствия. Просто хочет привлечь к себе внимание. Что угодно сделает, лишь бы с ней носились. Заставила меня примчаться с работы и рада.
Прежде мне казалось, что мамины подозрения беспочвенны и ужасно несправедливы. Теперь я понимаю, что доля истины в них есть. Сознательно или бессознательно моя младшая сестра добивалась не просто внимания. Она добивалась любви.
