Я выскочила на открытую веранду и стояла там, любуясь тем, как дождь смывает пыль с цветов и деревьев, и жадно вдыхая мгновенно посвежевший воздух. Мне еще никогда не приходилось видеть такого ливня. Он колотил по пересохшей земле с отчаянной силой, как будто понимал, что иначе не сможет ее промочить. Я высунула руку из-под крыши и удивилась, какая теплая вода льется с неба. Не в силах больше сдерживаться, я выскочила в сад и, смеясь от восторга, танцевала под струями воды, моментально промокнув до последней нитки. Впечатление было такое, будто я танцую под теплым водопадом. Я не чувствовала ни холода, ни надвигающейся опасности, только удивительную свободу и счастье, какого не испытывала никогда раньше. И вдруг все кончилось: железная рука схватила меня за шею и грубо втащила обратно в комнату, прочь от моего мокрого счастья. Из-за шума дождя я едва слышала голос Бахрина, выкрикивающего ругательства. Только сейчас я заметила, что большинство обитателей соседних домов и их слуги тоже вышли на веранды и с интересом наблюдали за моими безумными танцами под дождем.
Никогда больше за время моей жизни в Тренгану я не позволяла эмоциям выплеснуться наружу, как в тот раз. Я знала, что платить за это придется унижениями и обидой, и у меня тогда еще не хватало смелости или уверенности в себе, для того чтобы наплевать на кажущиеся мне нелепыми условности.
Тот танец под дождем в итоге дорого обошелся мне: в качестве наказания мне пришлось навсегда распрощаться со своим «китайским элементом». Бахрин потребовал, чтобы я предъявила ему для инспекции все мои только что распакованные сокровища. К этой стопке памятных вещиц пришлось по его настоянию прибавить и маленькую старинную фигурку Будды, которую я всегда носила на цепочке на шее. Эту фигурку завещал мне отец, который и сам носил ее до самой смерти. Этот Будда был единственной ниточкой, связывающей меня с отцом; он не имел для меня никакого религиозного значения, как и красное шелковое одеяло, расшитое драконами и птицами, и две китайские картины на шелке. Но Бахрин постановил, что все это следует сжечь на костре, разведенном на заднем дворе, вместе с некоторыми моими нарядами, который он счел неподобающими для хорошей мусульманки. Забавно, что именно этими чересчур смелыми блузками, юбками и вечерними платьями Бахрин как раз больше всего восхищался в то время, когда ухаживал за мной.
Дым от костра окутывал сад, а муж объяснял мне, что это «весенняя чистка» производится для моей же собственной пользы: теперь я стану свободной от всех «нечистых» западных и китайских влияний и смогу полностью погрузиться в свою новую жизнь и религию. Я не могла выговорить ни слова ему в ответ; я только стояла, крепко обхватив себя руками, и наблюдала, как превращается в пепел все, что связывало меня с отцом.
При этом принадлежащая Бахрину коллекция журналов «Плейбой», запрещенных в Малайзии как порнография, так и лежала «неочищенной» в нижнем ящике его письменного стола под томами Корана и сводом исламских законов. Он без всякого колебания дал таможенным чиновникам взятку в виде трех журналов, для того чтобы они не мешали ему провезти остальные. В тот день я начала привыкать к системе двойных стандартов.
Но еще раньше мне пришлось привыкнуть к тому, что моя частная жизнь не принадлежит больше мне самой – явление, очень характерное для культуры Малайзии. Даже наш семейный быт подчинялся правилам и установкам ислама, требованиям королевской семьи и их постоянной и, похоже, врожденной потребности все знать.
Моя свекровь, Тенку Залия, жила в соседнем с нами особняке. Окна нашей спальни выходили прямо на террасу, где она в компании сестер и слуг проводила целые дни за чаем и разговорами. Естественно, она немедленно узнавала обо всем, что происходило в нашем доме. Вскоре после того как мы переехали в Малайзию, свекровь и ее подруга Че Гу Гайан, религиозная наставница, немного говорившая по-английски, зазвали меня к себе и прочитали лекцию о краеугольных камнях мусульманского брака, одним из которых является гигиена.
Моя главная обязанность, объяснили они мне, – всеми возможными способами ублажать своего супруга. Если он заявит, что луна зеленая в красный горошек, я должна согласиться. Если ему в два часа ночи понадобится массаж ступней, я должна удовлетворить его прихоть со счастливой улыбкой. Я никогда не должна отказывать ему в сексе ни по какой причине, кроме менструального цикла, потому что женщина во время месячных по исламской традиции считается грязной, а кроме того, они верили, что мужчина, испачкавшись менструальной кровью, подпадает под власть жены. Я должна быть хорошей женой, всегда веселой, всегда готовой порадовать мужа его любимыми блюдами. И, самое главное, я должна как можно быстрее забеременеть, чтобы доказать, что он не зря на мне женился. И еще мне следует поменьше болтать: мужчины предпочитают женщин, которые говорят, только когда их спрашивают.
Что же касается гигиены, всем должно быть ясно, что я очень аккуратная женщина. После полового акта, учили они меня, необходимо тщательно вымыться всей – от пальцев на ногах до последнего волоса на голове. То же самое должен сделать и мой муж. Свекровь упрекнула меня за то, что, как ей стало известно, я не подмываюсь каждый раз после того, как воспользовалась туалетом. В малазийском обществе такое поведение считается неприемлемым, добавила она с улыбкой. Чтобы добыть эти сведения, ей пришлось дежурить под окном нашей ванной и слушать, не раздастся ли шум воды из гигиенического душа, специально подведенного к унитазу, перед тем как я спущу воду. Это очень дурная привычка, свидетельствующая о неряшливости, продолжала Тенку Залия, и, хоть они готовы простить меня, делая скидку на мое варварское западное воспитание, с этого дня я все-таки должна прекратить пользоваться туалетной бумагой, которая, несомненно, является помехой на пути к Аллаху.
Все эти перлы мудрости были сообщены мне заговорщицким шепотом, словно две дамы оказывали мне величайшую услугу, наставляя на путь, ведущий к семейному счастью. Тенку Залия, или Мак, как я теперь стала ее называть, заверила меня, что не сделала бы большего и для собственной плоти и крови, если бы Аллаху угодно было наградить ее дочерью. Она призналась, что сначала с большим сомнением относилась к намерению Бахрина жениться на мне, но сейчас твердо решила поддерживать и помогать мне во всем. Как я могла после этого не выразить свекрови благодарность за такую заботу и не пообещать, что теперь стану жить по ее правилам?
Мать Бахрина нашла для нас служанку по имени Ван Су, которая постоянно жила в доме, занималась уборкой и готовкой и получала за свои труды сто восемьдесят малазийских ринггитов, или тридцать пять фунтов стерлингов, и полвыходного дня в неделю. Другая женщина по имени Зах отвечала за стирку. Моя же обязанность, объяснила мне свекровь, состоит в том, чтобы радовать ее сына, заботиться ради него о своей привлекательности, как можно скорее забеременеть и не забивать себе голову домашними хлопотами. Женщины в их семье, сообщила мне Мак, не занимаются грязной и нудной работой, иначе муж может потерять к ним интерес и начать искать пастбища позеленее. «Предоставь всю черную работу слугам, а сама занимайся только мужем, – внушала мне свекровь. – А кроме того, Бахрину не нравится твоя стряпня. Ему нужна настоящая малайская пища».
