— Зато им очень важно строительство в Орьенте. У ваших агентов провалы просто входят в привычку. Интересно, почему. Не предупредить ли вам, пока не поздно, профессора Санчеса и эту девушку.
— Какую девушку?
— Голую танцовщицу.
— Но как это сделать? — Не мог же он ей объяснить, что у него нет агентов, что он ни разу не видел ни Сифуэнтеса, ни профессора Санчеса, что ни Тересы, ни Рауля никогда не существовало на свете; Рауль ожил только для того, чтобы его убили.
— Как Милли назвала эту штуку?
— Пульверизатор.
— Где-то я видела что-то похожее.
— Наверняка. Они есть у большинства пылесосов. — Он взял пульверизатор у нее из рук. Он не мог припомнить, был ли пульверизатор на тех чертежах, которые он послал Готорну.
— Что мне теперь делать, Беатриса?
— По-моему, вашим людям лучше на время притаиться. Не здесь, конечно. У нас и так слишком тесно, да и небезопасно. А ваш главный механик — он не мог бы как-нибудь тайком взять их к себе на борт?
— Он в море, на пути в Сьенфуэгос.
— Впрочем, он, наверно, тоже провалился, — сказала она задумчиво. — Не понимаю, почему они дали нам вернуться домой.
— То есть как это «дали»?
— Им ничего не стоило застрелить нас на улице. А может, нас оставили как приманку. Но если рыба не клюет, приманку выбрасывают.
— В вас есть что-то зловещее.
— Ничуть. Мы с вами просто живем в мире, устроенном по «Бойз оун пейпер». И можете считать, что вам повезло.
— Почему?
— Могло ведь быть и по «Санди миррор»[28]. Современный мир подражает образцам, взятым из газет и журналов. Мой муж целиком вышел из «Энкаунтера»[29]. Нам надо решить, какую газету взяли за образец они.
— Они?
— Давайте предположим, что они сделаны по модели из все того же «Бойз оун пейпер». Чья это агентура: русская, немецкая, американская или чья-нибудь еще? Очень возможно, что кубинская. Ведь эти бетонные площадки строит правительство, правда? Бедный Рауль. Надеюсь, он умер сразу.
Ему хотелось ей все рассказать, но что «все»? Он уже и сам не знал. Рауля убили. Так сказал Гассельбахер.
— Начнем с «Шанхая», — сказала она. — Он открыт?
— Второе представление еще не кончилось.
— Если только полиция нас не опередила. Они не прибегали к помощи полиции, чтобы разделаться с Сифуэнтесом. Ну да, он слишком заметная фигура. Когда убиваешь, надо избегать скандала.
— Забавная мысль!
Беатриса погасила ночник и подошла к окну. Она спросила:
— У вас нет черного хода?
— Нет.
— Придется устроить, — сказала она небрежно, словно сама была архитектором. — А вы знаете негра, который хромает?
— Это, наверно, Джо.
— Что-т-о он слишком уж медленно ковыляет.
— Джо продает порнографические открытки. Идет домой, вот и все.
— Да, хромого не послали бы за вами следить. Но он может быть их связным. Все равно, придется рискнуть. Сегодня ночью они явно устраивают облаву. Ну, женщин и детей спасают в первую очередь, профессор может обождать.
— Но я ни разу не видел Тересу в театре. Она там, наверно, под каким-нибудь другим именем.
— Вы же ее узнаете, даже раздетую? Хотя раздетыми, пожалуй, нас так же трудно различать, как японцев.
— По-моему, вам не стоит туда ходить.
— Придется. Если одного из нас задержат, другой попытается улизнуть.
— Я не о том, меня смущает «Шанхай»… Это ведь не совсем похоже на «Бойз оун пейпер».
— И брак тоже на это не похож. Даже, если у вас муж из ЮНЕСКО.
«Шанхай» помещался в узеньком переулке, который выходил на улицу Занха, и был отгорожен барьером, выступавшим далеко на мостовую. Большой плакат рекламировал «Posiciones»[30], а билет неизвестно почему продавали снаружи, на тротуаре. Может быть, потому, что внутри не было места для кассы, так как фойе занимал порнографический книжный киоск для тех, кто жаждал развлечений и во время антракта. Сутенеры на улице с удивлением их разглядывали. Европейские женщины были здесь редкостью.
— Вот где тебя одолевает тоска по родине, — сказала Беатриса.
Все билеты стоили одинаково — одно песо двадцать пять сентаво, — и в большом зале оставалось не много пустых мест. Билетер, который проводил их на место, предложил Уормолду пачку порнографических открыток за одно песо. Когда Уормолд отказался, он вынул из кармана другой набор открыток.
— Купите, ведь вам хочется, — сказала Беатриса. — Если я вас смущаю, я отвернусь и буду смотреть на сцену.
— Там почти то же самое, что на открытках. Никакой разницы, — сказал Уормолд.
Служитель спросил, не желает ли дама сигарету с марихуаной.
— Nein, danke[31], — ответила Беатриса, забыв, на каком языке здесь надо разговаривать.
По обе стороны сцены висели объявления, в них рекламировались соседние притоны с красивыми девушками. Объявление, написанное по-испански и не очень грамотно по-английски, запрещало зрителям слишком ретиво приставать к танцовщицам.
— Которая из них Тереса? — спросила Беатриса.
— По-моему, та толстая, в маске, — наугад сказал Уормолд.
Толстуха как раз уходила со сцены, колыхнув своими крупными голыми ягодицами, а зрители хлопали и свистели. Потом потушили свет и опустили экран. Начали показывать фильм, поначалу довольно приличный. Там были велосипедист, какой-то лесистый пейзаж, лопнувшая шина, случайная встреча, господин, приподнимающий соломенное канотье; пленка рябила белыми искрами и была мутной.
Беатриса молчала. Глядя вдвоем на эту грубую схему любви, они вдруг почувствовали странную близость. Такие же движения означали когда-то для них обоих самое главное в жизни. Похоть и любовь проявляются одинаково; страсть не терпит подделки — не то, что чувство.
Зажгли свет. Они сидели молча.
— У меня во рту пересохло, — сказал Уормолд.
— И у меня совсем слюны не осталось. А нельзя сразу пойти за кулисы и поговорить с Тересой?
— После этого должен быть еще фильм, а потом снова выступят танцовщицы.
— Меня, пожалуй, не хватит еще на один фильм, — сказала Беатриса.
