— Подбрось кизяку в огонь, — сказала Каджри.
— Да он чуть тлеет.
Каджри поднялась и стала раздувать затухавший огонь. Потом мы завернулись в одно одеяло и уснули. У входа в шатер улеглась Бхура. Мы спали у самого костра на вольном воздухе — в шатре костер быстро гаснет. Утром нас разбудили яркие лучи солнца, и мы почувствовали себя свежими и отдохнувшими.
13
Когда я пришел к Пьяри, во дворе стоял невообразимый шум; под навесом сидел Рустамхан, а два его приспешника, Банке и Чакхан, самые отъявленные негодяи во всей деревне, держали за руку чамарку Дхупо и нещадно избивали ее туфлями. Рядом, шипя, как разъяренная пантера, стояла Пьяри. Кругом столпились люди, сбежавшиеся посмотреть на это зрелище. Дхупо отчаянно ругалась. Увидев меня, женщины закричали:
— Пришел ее хозяин. Интересно, будет она теперь задирать нос?
Я ничего не мог понять, подошел к Рустамхану и поклонился ему.
— А, Сукхрам! Взгляни-ка на эту мерзавку! — И он ткнул пальцем в сторону Дхупо.
— Что произошло, господин?
— Ты думаешь, я буду терпеть угрозы твоей жены? — закричала Дхупо. — Она еще будет меня обзывать! Что, я ее отца сгубила, что ли?
Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Банке и Чакхан продолжали избивать Дхупо.
— Оставьте ее в покое, — крикнул я, оттолкнул обоих мучителей и встал между ними и Дхупо.
— А, знатный тхакур! Ты пришел вершить справедливость? — набросилась на меня Пьяри. — Убирайся!
— Пьяри! — закричал я. Ты что, ослепла от ярости? Заставляешь избивать женщину! Поднять руку на бедную чамарку, тебе не стыдно?
— Защити меня, добрый и храбрый человек, — взмолилась Дхупо, падая к моим ногам.
Банке двинулся было на меня, но я схватил его за руку. Когда он попытался освободиться, я с силой дернул его руку вниз, и Банке, взвизгнув, свалился на землю, словно куль. Рустамхан встал и нетвердой походкой направился в дом. Я догнал его.
— Господин! Я принес лекарство. Вчера весь день искал в лесу нужные травы.
Пьяри с негодованием обернулась ко мне.
— А ты немедленно иди к себе! — заорал я на нее.
Мой крик заставил ее повиноваться. Все еще пылая от гнева, Пьяри вошла в дом. За ней последовали и мы с Рустамханом.
— Ложитесь, мой господин, — сказал я Рустамхану, — вот сюда.
Рустамхан покорно лег на кровать.
— У господина жар, — продолжал я, — а он сидит на улице! Ай-яй, как нехорошо! Господин же знает, кто жизнь сохранил — тот мир победил.
— Я буду лежать, Сукхрам! Пьяри немного повздорила с этой чамаркой, вот мне и пришлось подняться, — слабеющим голосом произнес Рустамхан.
— Стоило мне взглянуть в глаза господину, как я сразу понял, что господин нездоров. И с чего это Пьяри так разошлась?
— Повздорила, — повторил он.
— А господин узнал причину ссоры?
Моя откровенная лесть сделала свое дело. Рустамхан успокоился. Толпа во дворе разошлась. Ушла Дхупо, за ней покинул двор и Банке. Остался один лишь Чакхан. Он забрался под навес и попыхивал бири. Я заставил Рустамхана проглотить мое лекарство, а затем перебинтовал ему ногу. Я взял с него обещание, что он будет умеренным в еде.
— Господин, если будете соблюдать диету, к вам опять вернется молодость, а с ней все желания и силы. Господин, не прикажете ли и Пьяри дать лекарство?
— Да, да, — закивал головой Рустамхан. — Поднимись к ней, она наверху.
Пьяри с пылающим от гнева лицом сидела на кровати.
— Низкий поклон, сиятельная госпожа! — приветствовал я, опускаясь на пол у ее ног.
Губы ее скривились — казалось, она вот-вот заплачет, но она закричала, чтобы я убирался прочь.
— Что же, я уйду, — сказал я.
— Сию же минуту уходи!
— Сейчас не могу. Я сделал господину перевязку и ’ дал лекарство. Час нужно ждать, подействует ли оно. После этого я уйду.
Пьяри с изумлением уставилась на меня.
— Господин говорил мне, что в доме есть еще больная. Вот, возьми этот шарик и проглоти, он поможет. И не надо злиться. Тогда все будет в порядке!
— Не приму я твоего лекарства.
— Давай-ка, да побыстрей. Проглоти шарик и запей водой. А потом расскажешь мне, что у вас тут приключилось. Видно, мне на роду написано страдать из-за тебя.
Я принес воды в кружке, повалил Пьяри на постель, разжал ей рот, вложил шарик и влил воды. Пьяри пыталась выплюнуть лекарство, но я стукнул ее кулаком по спине, и она вынуждена была повиноваться. Я сел и стал ждать. Из глаз Пьяри полились слезы.
— Ты опозорил меня.
— Чем это?
— Защищал Дхупо. Ты встал на ее сторону, ты против меня.
— Два негодяя избивали женщину.
— А ты хоть знаешь, в чем дело?
— Хватит с меня того, что я видел. Жажда власти растет в тебе с каждым днем. Ты начинаешь забывать о людях. Прав святой отшельник: стоит самому безобидному ничтожеству добраться до власти, как он становится ужасом людским. Он подобен вздыбившейся от наводнения реке, норовящей затопить берега. Он забывает, что солнце светит всем одинаково.
— Я — ничтожество?
— А кто же ты? Разве ты не натни? Да еще карнатни — продажная женщина! При живом муже ушла к другому и живешь с ним! Тебе ли говорить о чести? Всевышний сделал нас низшими, отсюда все наши страдания. Но от того, что свинья будет долго мыться, она не станет коровой, такого еще не было.
— А эта тварь Дхупо, она что, высокорожденная?
— Она верна мужу и своей честью не торгует.
— У их племени одни законы, у нас — другие, — отрезала Пьяри. — Чем это я унизила себя?
— Тем, что, получив власть, стала мучить людей. В чем она провинилась?
— Пусть не перечит. Я велела ей вымазать глиной забор, а она ответила: «Господин прикажет, тогда сделаю, натни слушать не стану».
Пьяри многозначительно посмотрела на меня, как будто хотела спросить, что я скажу на это. Но я молчал.
— И кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Я сказала, чтобы она, безродная тварь, не смела мне возражать, а она все свое — дерзит. Вот я и приказала избить эту дрянь.
— Ты очень плохо поступила, Пьяри.
— Это почему же?
— Разве ты сама не могла обмазать забор?
— Я лучше обмажу глиной твой шатер. А здесь я госпожа.
Я рассмеялся. Пьяри вздрогнула, как от удара.
— Теперь и ты смеешься надо мной? — печально спросила она. — Где ты пропадал вчера?
