— Неужели это и есть лучшая жизнь, ради которой ты оставил Мексику?! Здесь все не так! Исабель ни за что не стать королевой, как бы она ни старалась, потому что она — мексиканка! Ты не можешь быть здесь механиком, потому что ты — мексиканец! Мы шли работать, продираясь сквозь толпы наших соотечественников, которые бросали в нас камни, и я боюсь, что они были правы! Этих людей отправили в Мексику, хотя они никогда там не были! И только за то, что они открыли рты. Мы живем, как в конюшне! Все это тебе безразлично? Ты слышал, что для приезжающих из Оклахомы они строят новый лагерь с бассейном? Мексиканцы смогут плавать в нем только раз в неделю, перед тем как его будут чистить! Ты слышал, что у них в домах будут туалеты и горячая вода? Почему так, Мигель?! Не потому ли, что у них здесь самая светлая кожа? Скажи мне! Неужели такая жизнь лучше, чем жизнь слуг в Мексике?
Мигель посмотрел на заходящее солнце. На землю ложились длинные тени. Потом он снова повернулся лицом к Эсперансе:
— В Мексике я был гражданином второго сорта. Я стоял на другом берегу реки, помнишь? И остался бы там до конца жизни. А здесь у меня, по крайней мере, есть шанс, хоть он и невелик, стать чем-то большим, чем я был в прошлом. Тебе этого никогда не понять, потому что ты никогда не жила без надежды!
Она стиснула кулаки и в гневе закрыла глаза:
— Мигель, неужели ты не понимаешь? Ты все еще гражданин второго сорта, потому что ты ведешь себя так робко! Ты позволяешь им пользоваться собой и чувствовать свое превосходство. Почему ты не пойдешь к своему начальнику и не выскажешь ему все, глядя в глаза? Почему ты не защищаешь себя и не говоришь о своих способностях?
— Так же говорят забастовщики, Эсперанса, — холодно сказал Мигель. — В этой стране добиваются желаемого разными путями. Может быть, я и должен быть решительнее, но я уверен, что однажды добьюсь успеха! Агуантате тантито и ла фрута каэра эн ту мано.
Его слова причинили ей боль, как будто кто-то дал ей пощечину. Ведь это были папины слова: «Подожди немного, и плод сам упадет тебе в руку». Но она устала ждать. Она устала от того, что мама больна, что Абуэлита далеко и что папа умер. Когда она подумала о папе, из ее глаз полились слезы. Эсперанса внезапно почувствовала усталость — будто она висит, вцепившись в канат, но силы уже на исходе. Она рыдала с закрытыми глазами и представляла, как падает вниз, в пропасть, ветер свистит в ушах, а под ней — черная бездна.
— Анса.
Если я никогда больше не открою глаза, смогу ли я, падая вот так, вернуться назад в Мексику?
Она почувствовала, как Мигель дотронулся до ее руки.
— Анса, все будет хорошо, — сказал он.
Эсперанса отпрянула от него и покачала головой:
— Откуда тебе знать, Мигель? У тебя что, появился пророческий дар? Я потеряла все. Ты видишь эти ровные ряды лоз, Мигель? Такой должна была быть моя жизнь. Они, эти ряды, знают свое направление. Прямо и прямо. А моя жизнь похожа на зигзаги на мамином одеяле! Мне нужно привезти сюда Абуэлиту. Но я даже не могу послать туда мои жалкие сбережения, потому что мои дяди узнают об этом и ни за что не выпустят ее из страны! Я оплачиваю мамины медицинские счета, но в следующем месяце придут новые. Мне невыносима твоя слепая надежда! И я не хочу слушать твои оптимистические рассуждения об этой «стране возможностей», когда я не вижу ни одного доказательства!
— Как бы плохо нам ни было, но мы не должны опускать руки.
— Но наши усилия ни к чему не приводят! Посмотри на себя. Ты теперь стоишь на том же краю, что и я? Нет! Ты так и остался крестьянином!
Мигель посмотрел на нее тяжелым взглядом. Гримаса исказила его лицо.
— А ты все еще считаешь себя королевой.
На следующее утро Мигель уехал.
Он сказал отцу, что отправится на север Калифорнии, чтобы найти там работу на железной дороге. Гортензия была растеряна и встревожена его внезапным отъездом, но Альфонсо успокоил ее:
— Он поставил перед собой цель, и ему уже семнадцать. Он сам может о себе позаботиться.
Эсперанса не решилась признаться остальным, о чем они говорили в винограднике, — ей было стыдно. Она знала, что виновата в его отъезде. Увидев, как переживает за сына Гортензия, Эсперанса почувствовала свою ответственность за то, что с ним может случиться.
Она пошла к папиным розам и увидела, что первый бутон распустился. Ее сердце кольнуло — ей страшно захотелось побежать и рассказать об этом Мигелю. «Пожалуйста, Святая Дева, — молилась она, — пусть с ним ничего не случится, иначе я никогда не смогу простить себе того, что ему наговорила».
Эсперанса старалась не думать о Мигеле, много работала и сосредоточила все свое внимание на Исабель. Когда к навесу подвезли первый урожай персиков, она набрала их, чтобы отнести Исабель. Она непременно должна их получить, особенно сегодня.
Когда Эсперанса шла мимо домов, стоявших в ряд, то еще издали увидела ожидавшую ее Исабель. Девочка сидела прямо и чопорно, ее маленькие руки лежали на коленях, а глаза были устремлены на дорогу. Увидев Эсперансу, она вскочила и побежала к ней. Когда она подбежала, Эсперанса заметила следы от слез у нее на щеках.
Исабель обхватила Эсперансу руками и прижалась к ней.
— Я не стала Королевой Мая, — сказала она, рыдая и зарываясь лицом в складки ее юбки. — У меня лучшие оценки, но учительница сказала, что она выбирала не только по оценкам.
Эсперансе страшно захотелось утешить девочку. Она обняла ее и взяла на руки:
— Мне жаль, Исабель. Мне так жаль, что они не выбрали тебя. — Она поставила ее на землю, взяла за руку, и они пошли к дому. — Ты уже рассказала остальным? Своей маме?
— Нет, — она шмыгнула носом. — Их еще нет дома. Мне надо было сходить к Ирен и Мелине, но я хотела дождаться тебя.
Эсперанса вошла с Исабель в дом и села рядом с ней на кровать.
— Знаешь, Исабель, не важно, кто выиграл. Да, ты была бы очень красивой королевой, но это длится всего один день. День проходит быстро, Исабель. Он уже почти закончился.
Эсперанса наклонилась, вытащила из-под кровати свой чемодан и открыла его. В нем осталась только одна вещь — фарфоровая кукла. Она много раз показывала ее Исабель и рассказывала, как папа подарил ей эту игрушку. Кукла немного запылилась, но все равно выглядела замечательно, и глаза ее светились надеждой — так же обычно светились глаза Исабель.
— Пусть у тебя будет что-нибудь более долговечное, чем корона на один день, — сказала Эсперанса. Она достала куклу из чемодана и протянула ее Исабель. — Пусть она будет твоей.
Глаза Исабель округлились.
— О, нет… нет, Эсперанса, — сказала девочка. Ее голос все еще дрожал, а в глазах застыли слезы. — Ведь это подарок твоего папы.
Эсперанса погладила Исабель по голове:
— Думаешь, моему папе хотелось бы, чтобы она все время пылилась в чемодане и никто с ней не играл? Посмотри на нее. Ей должно быть очень одиноко. Она даже запылилась! И посмотри на меня. Я уже слишком взрослая, чтобы играть в куклы! Люди станут смеяться надо мной, если увидят меня с куклой. А ты знаешь, как я ненавижу, когда надо мной смеются. Исабель, ты окажешь мне и моему папе услугу, если будешь ее любить.
