Утром праздничного дня мать отослала нас всех из дому, чтобы вымыть и выскоблить пол. Том соорудил лук из сосновой ветки и высушенной тонкой кишки, стрелы сделал из молодых дубовых побегов, а перья позаимствовал у гаги. Мы спрятались за амбаром, но не потому, что ему запрещалось иметь лук, а потому, что предполагаемые мишени были бы запрещены точно. Он уже стрелял по примитивным мишеням, которые мы рисовали на доске, а также по всем мелким животным, которые жили в норках. Так что для тренировки оставались только Ханна с Эндрю, которые должны были носить на голове подобие башен из соломы. Башни были достаточно высокими, чтобы стрела ненароком не попала в голову мишени. Я посоветовала Тому представить, что соломенная башня — это шея оленя, который вытягивает голову, чтобы понюхать воздух. Меткая стрела, посланная в шею оленя, завалит даже крупное животное гораздо быстрее, чем рана в ребра или круп. Нам вскоре пришлось отказаться от помощи Ханны, так как девочка не могла устоять на месте — то нагибалась, то уходила в сторону — и башня опрокидывалась. Эндрю оказался более сговорчивым и даже согласился стоять прямо, не шевелясь, и терпеливо ждал, пока Том прицеливается. Том натянул тетиву и подался назад со словами:
— Ради бога, не вздумай шевелиться, пока я не попаду в цель, иначе носить тебе эту башню вечно.
В эту минуту мать позвала нас домой. Мне кажется, Эндрю так и остался бы там стоять, не возьми я его за руку и не скажи, что пора идти. На кухне мать дала мне небольшую бадью и послала на постоялый двор Чандлера за пивом. Она спрятала в узелок несколько бесценных монет и крепко привязала его к моему фартуку. Уильям Чандлер соглашался принимать вещи в качестве платы за комнату и еду, но только не за выпивку. Он сам расплачивался деньгами с поставщиком из Бостона и поэтому требовал, чтобы его посетители делали то же самое. Обычно за пивом на постоялый двор ходил отец, но он ушел еще засветло проверять силки на реке, и если повезет — у нас на ужин будут жареные бобровые хвосты со свининой.
Постоялый двор был недалеко. По дороге я вспомнила, как Ричард рассказывал отцу, что на постоялых дворах Бостона матросам, что зашли в порт, продают новый напиток с Карибских островов. Он называется ромом и гораздо крепче пива. Отец тогда сказал Ричарду, что можно стать легкой добычей вербовщиков и оказаться на борту корабля посреди моря, если напиться этого рома до бесчувствия. Я весело шла по дороге, напевая в такт своим шагам: «Ром-ром-ром-ром… ром-ром-ром-ром».
Вскоре я уже входила на постоялый двор и сразу же увидела Фиби Чандлер, которая отчаянно пыталась поднять из колодца полное ведро воды. Я постояла немного, наслаждаясь картиной ее сражения с толстой веревкой и лелея надежду, что она свалится в колодец прежде, чем ей удастся вытащить ведро наверх. Она стояла на самом краю выложенных перед колодцем камней, переводя дыхание, когда подняла голову и увидела меня. Должно быть, ей показалось, что я появилась из воздуха, и она вздрогнула от неожиданности. С искаженным лицом Фиби бросилась к дому и громко хлопнула дверью черного хода. Я проследовала за ней, но вошла через главный вход с королевским видом. Внутри было темно. В нос ударил аромат жареного мяса, к которому примешивался острый запах испорченной требухи или плохо прокопченной рыбы. Хозяйка Чандлер была бережливой поварихой и бросала обратно в котел все головы и внутренности, которые можно было собрать с тарелок посетителей. Так ей удавалось вдоволь накормить своих постояльцев с воскресенья до воскресенья.
Общая комната походила на небольшую пещеру, закопченную и заплесневелую, с веселым огнем в очаге. Мужчины сидели за несколькими столами, поглощая полуденную пищу. Рядом с очагом сидел человек, которого я хорошо знала. Ко мне он сидел боком, и его выпуклый лоб был четко виден в свете огня. А над ним с кувшином в руке склонилась Мерси Уильямс. Когда она наливала пиво в дядину кружку, его рука скользнула по корсажу платья там, где должен быть сосок. Жест можно было принять за случайный — просто соприкосновение плоти и шерстяной ткани. Но я увидела кривую ухмылку на лице Мерси и знала, что она его возбудила. Из кухни появилась Фиби и окинула тускло освещенную комнату прищуренным взглядом. Мерси выпрямилась, устроила кувшин у себя на бедре и посмотрела прямо на меня, словно давно знала, что я стою в тени. Вошла хозяйка Чандлер с тряпкой в руке, и по ее поджатым губам и сощуренным глазам я поняла, что Мерси уже успела заварить здесь какую-то свою гнусную кашу.
Мужчины всегда последними понимают то, что женщины знают с полувзгляда. Поэтому Бог дал Адаму физическую силу, чтобы компенсировать это неравенство. Если бы Еве была дана сила, равная ее хитрости и жестокости, человечество ждала бы ужасная расплата и следом за Адамом покинуть рай пришлось бы архангелу. Три женщины пригвоздили меня взглядом, но тут один из мужчин сообразил, что не наелся, и потребовал еще еды. Дядя повернулся в мою сторону, и с лица, раскрасневшегося от выпивки и жаркого огня, исчезла улыбка. Он поднял палец, словно это был меч, и указал на меня со словами:
— Я за тобой слежу. Я за всеми вами слежу.
Мерси подошла поближе и спросила:
— Что тебе здесь надо?
Подол ее коричневого платья с одной стороны задрался, и из-под него выглядывал краешек малиновой нижней юбки. Когда она подошла еще ближе, я увидела, что платье было подколото иголкой, которую она у меня украла. С помощью той же иголки более темная ткань была убрана внутрь, отчего юбка топорщилась, словно от дуновения ветерка или неудачного поворота ходившей по залу служанки. Я видела такую же красную драпировку на кукле Маргарет. И теперь догадалась, что сделал дядя с материей, которую отобрал у жены.
Я подняла бадью и сказала, обращаясь к хозяйке Чандлер:
— Меня послали за пивом.
Она взяла бадью и монеты и исчезла в кухне. Мерси обняла Фиби за плечи и, шепча ей что-то на ухо, увлекла в конец комнаты, не обращая внимания на то, что ее звали посетители. Вскоре хозяйка Чандлер вернулась с бадьей, наполненной густой пенистой жидкостью, и придержала дверь, когда я выходила. Скорее всего, чтобы запереть ее за моей спиной.
Из бегущих по небу низких туч пошел мелкий дождик, и я поплотнее закрыла бадью крышкой и натянула на голову шаль. Проходя мимо двора, я заметила Фиби, которая стояла у черного хода, и обнявшую ее Мерси. Я повернулась к ним спиной, но не успела сделать и двадцати шагов, как что-то ударило меня в затылок, повалив на колени. Бадья выскользнула из рук, но не разбилась, а рядом с ней лежал булыжник размером с мой кулак. Если бы не шаль, булыжник содрал бы мне кожу, а заодно и часть волос. Они стояли, не шевелясь, у колодца, и у Фиби в руке был еще один булыжник. Я потрогала за ухом и почувствовала, как там набухает шишка. Воздух был густой и пряный: пахло дождем и пылью, а теперь к нему прибавился медный запах крови. Я стояла, прикусив губу, и алые капли мерно падали на землю, чертя круговые узоры. Мои пальцы сжались, набрав в кулак мокрые листья, валявшиеся во дворе напоминанием о некой языческой свадьбе, и мне вспомнилось, как дядя рассказывал, что все языческие ритуалы заканчиваются жертвоприношением. Еще мне на память пришли слова матери: «Если не за брата, то нет ничего, кроме дома». Дядя променял меня на потную грязную шлюху. Я поняла, что надежда вновь увидеть Маргарет становится такой же маленькой и твердой, как глиняный черепок, который я нашла в саду.
