Амона, до сих пор пуст.
Птолемей вскинул изумленное лицо.
— Ты знаешь? — еле выдавил он. — Но как?!
— Когда-то, когда я был еще мальчиком, у меня был учитель по имени Саламин.
— Тот самый, что…
Хранитель кивнул.
— Он учил меня не только танцам и искусству обольщения. Он учил меня слышать не только слова, но и то молчание, что заключено между ними. Я познал тайный язык жестов, взглядов и движений. Я видел, что твое желание возвысить храм в Сантарии — это лишь часть твоих устремлений, и за этим лежит что-то большее. Все те, кто видел смерть Базилевса, уже умерли, и с их смертью позабылось предсмертное желание Александра. Так оно и есть, но не для тебя и меня. Мы прошли вместе долгий путь и вдвоем войдем во врата Аида. Когда ты пришел и говорил, я видел, что самое сокровенное и важное еще покоится внутри тебя. Знаю, что тревожит моего фараона. Птолемей-Филадельф — великий правитель, но и он смертен. Кто приимет власть после него, а потом и далее нам неведомо. Очевидно одно, как сильны будут враги, когда мы не сможем сопротивляться им — неизвестно, но что они будут драться за тело Александра — бесспорно. Я ждал тебя давно и, когда ты пришел, я уже знал зачем.
Птолемей смотрел на Хранителя долгим благодарным взглядом.
— Так ты готов?
— Да.
— Спасибо, Багоас.
— Не благодари, Птолемей. У нас не так много времени, но оно еще есть. Обещай мне только одно. Это будет не так, как тогда в Вавилоне.
— Нет. Из Александрии выйдет караван с щедрыми дарами для храма Амона. Люди, что будут сопровождать его, не знают ничего. Только несколько человек будут осведомлены о содержании одной из повозок. Ты будешь сопровождать караван до Сантарии. Жрецы помогут тебе, ибо в их интересах хранить молчание. В Александрии же все останется по-прежнему. Люди будут поклоняться праху Александра. Только так я смогу выполнить его волю, не нарушив традиций.
Закончив говорить, Птолемей замолчал. Багой тоже хранил молчание. Они не смотрели друг на друга, каждый мысленно подводил итог.
— Скажи, Птолемей, — вдруг произнес перс, — по-твоему, что все же сломило Александра?
Македонец ответил не сразу, но Багой видел, что ответ известен ему.
— Гибрис, — ответил Птолемей, а потом помолчал и продолжил. — Александр был рожден смертным, но стал богом. Всю жизнь он мерился славой с богами, но наступил миг, когда смертное тело не могло более вмещать божественный дух. Вспомни, тогда в Вавилоне, что сказал египтянин, что бальзамировал тело.
— Что Александр должен был умереть еще пятью годами раньше, настолько было истерзано ранениями его тело.
— Верно. Шутка ли выжить при Гранике, когда шлем разрублен мечом до кости черепа. На Иссе — серьезное ранение мечом в бедро. Под Газой жизнь наградила его глубокой раной в плечо от дротика. В Гиркании сильнейший удар камнем в затылок. Мы опасались за его зрение в течение долгих дней. В Маракандах стрела раздробила голень так, что кость переломилась и выступила наружу. В Индии в землях ассаканов копьем разбило лодыжку. А крепость маллов? Дротик почти вошел в сердце, и плюс ко всему Александр получил тяжелейший удар булавой по шее. А ты спрашиваешь, что его убило. Он воевал всю дорогу, но, если посмотреть попристальнее, он только то и делал, что старался себя убить. Я потерял покой, когда получил назначение личного телохранителя. Сохранить его удавалось с тем же успехом, что и переносить воду в ладонях. И после всего этого — смерть Гефестиона. Или ты забыл?
— Не забыл.
— Похоронив его, Александр похоронил и себя.
— А как же Иолай? Александр же принял вино из его рук. Я слышал, он странно умер.
— А что Иолай? Кто, как ни брат Кассандра мог лучше подойти на роль злоумышленника, когда все вокруг наперебой кричат, что царь отравлен. Толпа требовала отмщения, и смерть личного виночерпия вполне удовлетворила ее. Мальчишку жаль. Политика сожрала его жизнь, но это оправдывало себя.
Багой слышал, как неясные ноты раздражения пронизали слова Птолемея. Даже с годами сын Лага так и не смог заставить себя говорить спокойно о смерти Александра, и это не давало Багою покоя. Он так и не сумел избавиться от чувства причастности Птолемея ко всему этому, но ни разу македонец не оговорился, не ошибся, чтобы хоть чем-то выдать себя. Не произошло это и сейчас.
Птолемей встал, слегка поморщился, ступив на больную ногу и опершись рукой о худощавое плечо собеседника. Багой почувствовал, как все еще тверда и тяжела рука правителя. Хотя в последнее время Птолемей и отошел от дел со словами „быть отцом царя лучше, чем владеть самому любым царством“, предоставив управление Египтом сыну, но привычка твердо держать оружие и власть так и не покинула его ладоней.
Заступало утро. С моря тянуло свежей прохладой. Неясное беспокойство, ерзавшее в груди, так и не давало Хранителю покоя. Поверхностный полусон, беспокойный и почти явный, заставлял подрагивать веки. Испарина рассыпала по лбу и груди мельчайший жемчуг пота. Сбивчивое дыхание подергивало прозрачное тело, простыни комкались под судорогами пальцев…
Восемь мощных мулов тянут колесницу с золотыми ободами на колесах. Колокольчики позвякивают, перекликаясь со звоном тяжелых золотых ожерелий на шеях животных. Сияющий паланкин почти не колышется при движении, переливаясь изнутри многоцветием рубинов, изумрудов и карбункулов. Пружины заботливо поддерживают платформу с квадратным золотым троном, украшенным рельефными фигурами и массивными кольцами. Гирлянды живых цветов увивают тяжелый золотой саркофаг, переливающийся отблеском драгоценных камней под куполом паланкина. Четыре картины внутри сооружения изображают свершения усопшего. Знаменитая колесница Дария тонкой искусной работы окружена гвардией в полном вооружении, отрядом персов и воинами греческой тяжеловооруженной пехоты. На колеснице Александр в шлеме с белоснежным султаном и со скипетром в руках. На втором полотне вереница слонов в боевом облачении с индийскими погонщиками на шеях и воинами Александра на крупах. На третьей картине изображен отряд кавалерии, застывший в боевом маневре. На последней — флот в военном построении, готовый к атаке.
На ступенях главного храма Мемфиса процессию встречают служители. Верховный жрец, статный мужчина лет пятидесяти нагибается в приветственном поклоне. Солнце бликами перекатывается по смуглой, натертой маслами спине. Птолемей, чуть моложе его, проворно спрыгивает с коня и тоже приветствует жреца. Мрачное выражение не покидает лица служителя, и толмач испуганно семенит взглядом по лицам говорящих. Багой видит, как Птолемей отступает на шаг назад, правой рукой хватаясь за меч.
— Отступи, жрец! — Лагид делает несколько решительных шагов, но жрец, невозмутимый, словно каменное изваяние, не двигается. Даже выражение его лица не меняется.
— Храм — не место для битв, — невозмутимо и монотонно произносит старик. — Спрячь меч и войди с поклоном.
Птолемей едва в состоянии обуздать гнев, но походка его все же выдает раздражение.
— Не произноси пустых слов и выслушай меня, — произносит жрец, вскинув голову. — Задолго до того, как ты явился, мне был дан ответ. Путь Александра не окончен. Войны и бедствия будут следовать за ним до тех пор, пока он не обретет пристанище там, где указано богами. Великие цари приходят от богов, к ним же и уходят. Отвези его тело в город, построенный у Ракотиса (4), ибо пристанище названо свыше. Не послушаешь меня, и место его захоронения будет несчастливым, отмеченным войнами и кровавыми сражениями.
Птолемей не мог пошевелиться, словно жрец взглядом впрыснул в него парализующий яд.
— Тело фараона будет покоиться в храме Осириса, доколе не воздвигнут в Александрии усыпальницу, достойную его и его славы.
Птолемей сник, силы почти покинули тело, и теперь жесткий голос верховного жреца управлял им…
Багой вздрогнул и открыл глаза. Становилось душно, и перс понял, что проспал слишком долго. Он пал ниц перед изваянием своего бога и раболепно взглянул ему в глаза. Александр, словно улыбался сердоликовым взглядом, и солнечные лучи весело пружинили в глубине камней. Богатая палитра красок, нанесенных на каменную одежду, оружие и доспехи, делала их почти настоящими. Лиловая, пурпур, синяя, желтая краски светились богатством оттенков, подчеркивая беззаботную живую улыбку царя. Хранитель коснулся его стоп. Глина отозвалась почти человеческим теплом. Минуло уже сорок лет, разделяя жизнь Александра и воспоминания о нем. Как долго, но Багой был счастлив, что прожил их, ибо сейчас именно он призван исполнить последнюю волю своего царя. Сердце Хранителя засуетилось, заерзало, забилось в узкой клетке, наполняя ее болью и радостью. „АхурАмазда, — прошептали разгоряченные губы, — величайший из царствующих богов,
