тоскливая пустота.
– Я хотела поблагода…
– Не стоит. Поехали. Только поезжай по моему навигатору.
Он прикрепляет телефон к подставке и открывает карту, пока я завожу машину и трогаюсь с места, следя за маршрутом боковым зрением.
– Не в институт?
– Нет, прогуляем.
Я невольно улыбаюсь, а Костров неодобрительно косится на меня, даже закатывает глаза. Плевать, мне слишком нравится мысль, что придется с ним прогуливать. В этом есть особый кайф, словно он Гермиона Грейнджер, эдакая староста-отличница, пославшая правила в задницу. И это ощущается немного острее, чем прогулы с Колчиным.
– Если не ошибаюсь, у тебя сегодня ничего важного?
– Да нет, только лекции, а я их все равно списываю. – Я пожимаю плечами и стараюсь вести себя непринужденно, но на самом деле судорожно вспоминаю, какие у меня лекции, и прикидываю, сильно ли мне влетит. Но прогулять я хочу куда больше, чем ехать в универ.
– Почему ты такая?
– Какая?
– Ты изменилась.
Ощущение, будто он тоже всю ночь не спал, думал обо мне. Он, кажется, зол, что я такая. Мы не говорим о вчерашнем. Я речь приготовила о том, что он ко мне был несправедлив, и мне от этого обидно. Но Костров пристально смотрит, и его тема для разговора кажется важнее моей обиды.
– Раньше ты выглядела иначе. Прическа, одежда. Все другое. Ты была похожа на тех девчонок, что ходят с Колчиным. А еще ты была веселей. Если тебе так тоскливо без Колчина, зачем ты ушла? Я не понимаю, как это работает.
Мне до сих пор странно слышать голос Кострова. Он как заговоривший пес, который всегда молча смотрел тебе в глаза, иногда рычал, а ты гадал, о чем же он там думает.
– Не знаю, люди взрослеют, меняются…
Он неотрывно смотрит на меня, и становится неуютно. Я чувствую, как его взгляд блуждает по чертам моего лица, аж кожа зудит.
– Это неправда. – Он говорит сухо и строго, разбирает меня на детали. Или знает ответ, но ждет моего признания.
– Просто… Ну, одежду мне не на что пока купить. Я все оставила Егору, когда уходила.
– И тебе сейчас комфортно? – Он окидывает меня взглядом.
Серое пальто, под ним такие же серые джинсы и водолазка. Самое простое, что попалось под руку. Сегодня я не самая красивая, но вот вчера и позавчера вполне была собой довольна.
– Вообще-то да. Правда… Наверное, это все не так уж и модно. Но мне нравится. В этом больше меня, чем было раньше. А если отвечать на второй вопрос… Конечно, мне плохо оттого, что я ушла, но это не значит, что было хорошо, пока была с Колчиным. Все пройдет, я забуду, вылечусь, выдерну с корнями из себя все плохое, и станет лучше.
– И зачем ты была с ним, если сейчас нужно выдирать плохое?
– Я его любила.
– Теперь прошло?
– Не сразу. Но поверь, за последнее время он сделал немало, чтобы расставание переживалось чуть легче. Я сама от него ушла. – Я начинаю болтать и тороплюсь, потому что не обсуждала это ни с кем, кроме Персика и Старушки. – Знаю, что говорят иначе. Но это правда. Я резко осознала, что схожу с ума, становлюсь такой же, как он. Отношения превратились в сплошные эмоциональные качели, а это романтично только на страницах книжки, поверь. Ему нужна не я. Быть может, кто-то более крепкий духом, кто не станет позволять контролировать свою жизнь, скандалить и бить посуду. Или, наоборот, будет искренне это любить. Есть же такие люди… Я, кажется, любила, а потом вдруг поняла, что мне это в себе совсем не нравится. Надеюсь, что так можно – ну знаешь, вдруг прозреть.
– Вдруг прозреть. – Он не осуждает меня, а будто бы делает краткий конспект моего психологического портрета.
– Да, это было… как в фильме, – повторяю упрямо. – Это все, что я знала. Я никогда не была из тех, кто опытен в отношениях. Я не хотела размениваться, а в итоге повелась на самое очевидное – силу, лесть и секс. Я не могу сказать, что жалею, понимаешь? Просто в девятнадцать, двадцать, даже двадцать один это было как в сказке. У меня было все впервые и сразу. Не как у всех. Понимаешь?
– Нет.
– Ну… у всех девчонок парни ломаются: трубки не берут, их надо заставлять сходить на свидание. Театры не любят, кино не хотят – романтика не для них. А мой сам приходил, брал за руку и вел. Молча. Это потом я поняла, что стоит за этим «молча» – у меня не было выбора, вот и все. И я держалась, пока все не стало слишком сложно. – Пытаюсь объяснить, но не уверена, что получается, а потом тихо добавляю самое больное: – В его окружении были суперские девчонки. Все такие красивые, стильные. Я была другой, но мы же общались, тусовались вместе. Поэтому я просто начала подражать, и это было как-то естественно. Я никогда до этого не бывала, ну не знаю… в клубах, например. У меня не было подходящей одежды, и они помогли мне ее выбрать. Так, шаг за шагом, я стала иначе одеваться, краситься. Но это тоже часть меня, просто более рафинированная. Что бы кто ни говорил, а быть Барби – мечта почти любой маленькой девочки. Даже если она сама себе в этом не признается. Просто потому, что это тоже интересно, даже если не на всю жизнь. Наверное, главное, о чем я жалею в итоге, – это, что Колчин запретил мне работать и хотя бы дома оставаться собой. Если бы я не поддалась ему, вырвала хоть это в не самых здоровых отношениях – я бы выдержала, не начала кайфовать от ссор и примирений, нашла бы смысл в чем-то другом. – Чувствую подступающие слезы и дрожь в голосе.
– И на что ты жила?
– Стипендия, Егор. Худший из раскладов. Но он будто видел смысл жизни в том, чтобы меня радовать. Вкусной едой, одеждой. Как принц из сказки. Ему было приятно, что я на его территории. Мама наседала, чтобы я не давила «мужика» своим мнением. Что женщина должна идти на такую «маленькую лесть» мужскому эго или вроде того. Разразился скандал, мне стало стыдно, и я согласилась на совместную жизнь и отказалась от работы.
– На что ты теперь живешь?
– Стипендия. Летом подрабатывала в «Тканях», плюс накопила немного за два года. Собиралась искать работу, как только разберусь с долгами по учебе… Ну, искала… если я все еще работаю на тебя. Хотя и с долгами вроде бы разобралась.
– Работаешь, –
