Он поделился с ней своим наблюдением, когда они ушли со склада вместе с маленьким рулоном прекрасной телячьей кожи, завернутой в коричневую бумагу.
— Все так делают, — беспечно ответила она. — Разговаривая с человеком, невольно перенимаешь его манеру поведения. Разве с вами не так?
— Наверно, — ответил он, а сам подумал: «Да, но почему бы тебе не начать с меня, дорогая?» Он чуть было не произнес это вслух, но, поразмыслив, просто спросил: — И куда теперь?
— Доедем до Четырнадцатой улицы, пересядем на бродвейскую линию и доедем до Колумбийского университета. Встреча с мистером Булстроудом через сорок пять минут.
— А нельзя сначала перекусить? Я с прошлого вечера ничего не ел.
— Вы съели все мое печенье.
— Ох, да, прошу прощения. Все ваше окаменевшее печенье. Кэролайн, что с вами происходит? Почему вы не живете как обычные люди, с мебелью и едой, в доме с картинами на стенах?
Она быстрее зашагала в сторону метро.
— Я же говорила вам. Я бедная.
Он торопливо догнал ее.
— Бедная — это к вам не относится. У вас есть работа. Вы зарабатываете больше меня. Куда все это уходит?
— У меня нет матери, с которой я могла бы жить, — отрывисто бросила она.
— Спасибо. Вы поставили меня на место.
— Не уверена, что вы понимаете. Я совсем одна в мире, мне не на кого опереться. Никаких братьев, сестер, кузенов, теток, дядей, крестных. Я получаю жалованье служащей и не имею дохода от прибыли. Если я заболею, то окажусь на улице. А я уже была на улице и не хочу снова туда возвращаться.
— Когда это вы были на улице?
— Не ваше дело. К чему такое назойливое любопытство? Оно действует мне на нервы.
Подошел поезд, и они сели. Когда он хорошенько разогнался и они оказались в зоне уединенности, создаваемой ревом подземки, Крозетти сказал:
— Еще раз прошу прощения. Это у меня от матери. Стоит ей сесть рядом с кем-нибудь в метро, и через две остановки она уже знает все о жизни своих соседей. Знаете, Кэролайн, большинству людей нравится рассказывать о себе.
— Знаю, но считаю это пустой тратой времени. Люди болтают о том, как им не везет. Или напрашиваются на комплименты. «Ох нет, Глория, на самом деле ты совсем не такая уж толстая! Ах, твой сын в университете Колгейта? Представляю, как ты им гордишься!»
— Но таковы люди, что тут поделаешь? О чем, по-вашему, надо говорить? О книгах? О переплетном деле?
— Можно и о них для начала. Я же говорила — я не очень интересный человек, да вы, похоже, никак не верите.
— По-моему, вы очаровательный человек.
— Не глупите! У меня скучнейшая жизнь. Хожу на работу, возвращаюсь домой, занимаюсь своим ремеслом, считаю дни до той поры, когда смогу научиться тому, что мне по-настоящему интересно.
— Кино, — сказал Крозетти. — Мы можем поговорить о кино. Какой ваш любимый фильм?
— У меня его нет. Я не могу позволить себе ходить в кино. И телевизора, как вы наверняка заметили, у меня тоже нет.
— Бросьте, девушка! У всех есть любимый фильм. Вы же ходили в кино в своем родном городе.
Ответа не последовало. Он спросил:
— Откуда вы родом?
— Ладно, а какой ваш любимый фильм? — спросила она после паузы, без всякого интереса.
— «Чайнатаун».[28]Не хотите отвечать, откуда вы родом?
— Там не было ничего интересного. Так что за фильм?
— Что за фильм? Вы не видели «Чайнатаун»?
— Нет.
— Кэролайн, все видели «Чайнатаун». Люди, родившиеся позже, чем он вышел, видели «Чайнатаун». Есть же кинотеатры… в «Могадишо» его показывают неделю за неделей, и все в зале рыдают. Лучший сценарий, который когда-либо был написан. Награжден «Оскаром», номинировался на одиннадцать наград… как вы могли не посмотреть его? Это же культурный памятник.
— Не моей культуры, очевидно. Наша остановка.
Поезд с визгом остановился на Сто шестнадцатой улице, и они вышли. Ролли тут же двинулась вперед характерным для нее нетерпеливым, стремительным шагом. Крозетти рысцой припустил следом. Он думал: если она и впрямь не смотрела «Чайнатаун», то его первоначальное впечатление, что Кэролайн Ролли — вампир или какое-то другое нечеловеческое существо, оказалось верным.
Они покинул подземку и сквозь величественные ворота прошли на территорию Колумбийского университета. Время от времени Крозетти бывал здесь на открытых кинопросмотрах и всегда, как и сейчас, испытывал смутное чувство сожаления. В двенадцать лет мать привела его сюда, чтобы он хорошенько огляделся. Диплом библиотекаря она получила в этих стенах и хотела, чтобы он пошел по ее стопам. Но он не был отличником, а оплачивать учение из пенсии копа и жалованья библиотекаря — такое даже не обсуждалось.
Ну он и пошел в Квинс-колледж — «прекрасное учебное заведение», как часто повторяла мать, добавляя при этом: «Если ты преуспеваешь, никого не интересует, где ты учился».
Не то чтобы это его сильно огорчало, но все-таки огорчало. Всякий раз, оказываясь на территории университета, он вглядывался в лица студентов и ловил обрывки их разговоров, пытаясь понять, насколько велика брешь между их предполагаемым выдающимся умом и его собственным. Но его попытки ни разу не увенчались успехом.
Он знал, что Кэролайн Ролли окончила колледж Барнарда, находившийся прямо через дорогу. Он знал это, потому что по должности имел доступ к информации о работниках Сидни Глейзера и в деталях изучил резюме Ролли. В данный момент у него сложилось невысокое мнение об образовании в Барнарде — ведь не подтолкнуло Ролли посмотреть «Чайнатаун». Она такая высокомерная, эта девушка из «Семи сестер».[29]Высокомерная и умная; поскольку, по ее словам, она бедна, но тем не менее она сумела поступить в столь престижное учебное заведение. Настроение у Крозетти испортилось, и он сказал:
— Вот вы и снова здесь, да, Кэролайн? Наверно, ожили дорогие сердцу воспоминания о славных прошлых деньках? Послушайте, если надо по обычаю подойти к какой-нибудь особенной памятной доске, или поклониться статуе, или еще что-то в этом роде, только скажите… я не хочу вас стеснять.
— О чем это вы?
— О вас и вашей учебе в колледже. Набор девяносто девятого года, верно? Барнард?
— По-вашему, я училась в Барнарде?
— Ну да, так написано… — Он замялся, но она мгновенно ухватила суть.
