мог быть ему заложен во младенчестве, когда он находился на попечении своих родителей, Юлианы Менгден и нянек. А значит кто-то подпитывал его своим общением, развивал элементарные навыки. Есть версия, что читать его научил еще в Холмогорах охранявший его майор Миллер[151].
Единственными книгами, которые за свою жизнь прочел Иван Антонович, – были, судя по всему, исключительно образцы религиозной литературы. Но тема веры была воспринята им очень глубоко. Читал он настолько много, что все книги знал практически наизусть и мог легко в спорах с охраняющими его привести нужную цитату из Евангелия, Апостола или других книг. Разумеется, воспитание на христианской литературе сформировало в нем и соответствующее мировоззрение. Он много молился, в вопросах веры был очень ревностен.
Ему было запрещено иметь письменные принадлежности, но потребность в выражении своих мыслей пресечь было нельзя, он старался писать хотя бы кусочками осыпавшейся штукатурки, хотя бы до той поры, пока не заметят и не пресекут.
Один из самых одиозных русских императоров Петр III, тот самый, которого Анна Леопольдовна когда-то боялась больше других возможных претендентов и называла «голштинским чертушкой», еще до прихода на трон, очень интересовался личностью и судьбой своего, так скажем, коллеги – Ивана Антоновича. Но заботливая тетушка императрица Елизавета препятствовала их встрече. Не доверяла каждому из них, потому и сводить вместе не следовало.
Вместе с тем, существует устойчивая легенда[152], что сама Елизавета Петровна встречалась с узником по той причине, что разочаровалась в выбранном наследнике. Для неё и для всего двора он оказался не Великим Петром, а невесть каким великим человеком. Поэтому Елизавета задумывалась сменить преемника своего, даже готова была вести переговоры о передаче его Швеции, на корону которой урожденный Карл Петер Ульрих тоже, напомним, имел династические права. Но иных кандидатур не было в родстве. Вот и вспомнила Елизавета про Ивана. К тому же, возвращение его из мучительной ссылки очень хорошо было бы воспринято и в стране (народ любит страдальцев), и за рубежом – оно стало бы позитивной новостью, всё же родня иным монаршим семьям.
А в 1746 году Петр Федорович сильно болел, да настолько, что врачи и двор стали опасаться за жизнь наследника. Лорд Гинфорд, английский посол, писал[153] тогда в Великобританию инсайды, что если с принцем что-то случится, то вернется принц Иван, хотя может быть и без родителей.
Если в действительности были столь серьезные размышления о замене наследника и дело дошло до «собеседования», то, как гласят легенды, привозили юношу аж в столицу, а императрица виделась с ним, одевшись в мужской костюм, изображая доктора. Встречи было две. По одним неподтвержденным сведениям, одна случилась у Синего моста, там был дом Шувалова. Собственно, он и курировал вопрос с помещением Ивана в Шлиссельбург и условия его пребывания там.
Елизавета спросила «Какой-де ты человек?». Иван Антонович отвечал: «Я не знаю, какой я человек». Представляется маловероятным, что этими фразами беседа себя исчерпала. Скорее, она облеклась в эту форму, чтобы не явить истинных тем разговора.
У Нидерландского посла была другая информация. Он сообщал, что по пути из Холмогор в Шлиссельбург Иван Антонович прожил целый месяц в Петербурге в доме вдовы главы Тайной канцелярии. По этой версии, Ивана привезли в Зимний Дворец на ужин, где за ним и наблюдала одетая в мужской костюм Елизавета.
Были ли эти встречи в действительности, или просто мысли о них воплотились в легенды – мы не знаем, но мы видим результат. Менять наследника Елизавета Петровна не стала. Это могло быть как по причине того, что Иван был не в себе, так и наоборот, по причине того, что он слишком хорошо всё понимал, был осведомлен о произошедших с ним событиях детства – а это уже было опасно для императрицы лично. Мог ведь Иван Антонович в сердцах и пригрозить, не умел быть таким же искусным актером и лжецом, как Елизавета в той последней беседе с Анной Леопольдовной, когда уверяла регента в своей верности и благонадежности.
Каким могла Елизавета Петровна лицезреть Ивана Антоновича мы можем можем представить. Его описывают белокурым, даже рыжим человеком, среднего роста, с очень белым лицом, орлиным носом и большими глазами[154]. Портретов, конечно, не сохранилось, но мы предложили нейросети[155] по этому описанию сложить образ. Это, конечно, ее фантазия. Наше воображение рисует не хуже, правда, у каждого из нас формируется свой Иван Антонович.
То, что он «бел лицом» – совершенно не удивительно, учитывая, что всю жизнь проводил взаперти без солнечного света, а вот орлиный нос и большие глаза – тут он похож на папу своего, правильнее сказать, видимо, в папину породу. Эти нос и глаза мы видим как и у самого Антона Ульриха, так и более отчетливо даже у его сестры – датской королевы Юлианы Марии, её мы ещё встретим в нашем повествовании – сыграет важную роль в судьбе Брауншвейгского семейства.
Что за человек
Подробнее о том, каким человеком был Иван Антонович, мы узнаем из тех донесений, что направлялись начальником караула. В последние годы жизни Елизаветы, скажем, в 1759-м, когда узнику было 19 лет, его описывали[156] физически здоровым человеком, но якобы с расстройством ума. Здесь следовало бы нам обратить особое внимание на это донесение и поразмыслить над ним. Сообщается, что узнику чудится, что его портят шептанием, дутьем, пусканием изо рта огня и дыма.
Однозначно, не типичное поведение. Подобные помешательства встречаются и сегодня у людей, наверняка, и ими явно заинтересуются специалисты. Но чтобы заполучить такую фобию необходимо начитаться подобных статей в газете или наслушаться рассказов. Как человек, проведший всю сознательную жизнь в заключении может обрести вдруг боязнь порчи? Да и слово он такое откуда знает?
Складывается впечатление, что именно охранники сами, от злобной скуки запугивали Ивана. Рассказали ему о том, что случается с людьми, если кто на них «нашепчет», а дым изо рта, которого так боялся молодой мужчина, мог быть простой, но неведомый ему табачный дым.
Следующее в донесении упоминание «помешательства» – это то, что Иван Антонович как-то приходил бить одного из караульных, а за заступничество и второго грозился наказать. На первый взгляд, действительно, неподобающее поведение. Явная беспричинная агрессия. Но ведь далее следует, что при этом он называл охранников «еретиками». Заключенный, как нам известно, был человеком очень религиозным: читал не только Евангелие, но и Апостол, Минею и другую литературу. Возможно, эта важная часть его жизни могла быть подвергнута солдатским шуточкам, вот и вспылил искренне верующий, пошел на защиту Слова Божьего по примеру святых, жития которых он знал чуть ли не наизусть.
Это предположение только усиливается, если принять во внимание доклад Овцына
