словам этого мошенника нам – непонятно, но власть тогда отнеслась серьезно. Даже если все это ложь, то нарисована вполне реальная картина, какой может быть угроза от того, что здесь размещается бывший император.
Едва Елизавета прочла показания, тут же было дано указание Ивана Антоновича перевести из опасных близостью к морю Архангельских земель в Шлиссельбургскую крепость, которая располагалась на нашей внутренней Ладоге, да и ближе к Петербургу. В январе 1756 года Елизавета издала соответствующий указ. Само перемещение из Холмогор бывшего императора должно было быть осуществлено в полном секрете. Елизавета писала капитану Вындомску в Холмогоры, что никому нельзя сказывать о том, что арестант вывезен. Следовало продолжать доклады о том, что Иван находится на прежнем месте под караулом. Остающихся же членов Брауншвейгской фамилии она требовала содержать еще строже, прибавить охраны, чтобы никто не прознал о вывозе узника.
Путь из Холмогор в Шлиссельбург – было предпоследнее путешествие Ивана Антоновича. Он прибыл в свою финальную обитель. Покинет ее при жизни лишь однажды и ненадолго.
В то помещение, куда был помещен в Шлиссельбургской крепости юноша, которому только шел шестнадцатый год, было запрещено входить абсолютно всем[144], вплоть до генерала или фельдмаршала. Никого нельзя было впускать. Никто не должен его видеть, и никого ему нельзя лицезреть. Но если надобно караулу войти его комнату, как описано «для убирания в казарме всякой нечистоты», то прежде арестанту следовало спрятаться за ширмой, чтобы никакого контакта быть не могло. Выходить нельзя никогда на прогулку, не то что на улицу, даже в коридор. Запрещено даже было сообщать Ивану место, где он содержится, хотя много ли он понимал в географии родной страны? При этом, за судьбой заключенного незримо и постоянно следил сам глава Тайной канцелярии А. И. Шувалов, который и распоряжался жизнью и бытом Ивана Антоновича, естественно с позволения императрицы, с постоянным ей докладом.
Требовал он, чтобы надзиратели немедленно сообщали всё, что арестант о себе или же иное что важное (читаем «политически важное») говорить будет. Помимо прочего, в инструкции Шувалова при помещении узника в Шлиссельбург запрещалось тому писать письма. Значит умел владеть пером, выводить буквы. Зачем лишать его «чернил, бумаги и всего того, чем можно способ сыскать писать», если он неграмотный? Вряд ли мы можем допустить, что Александр Иванович выдумывал требования в отрыве от реальности. Опасались в Петербурге не только незваных гостей к Ивану Антоновичу, коих следовало сразу же брать под караул, но и даже писем на его имя – входящую корреспонденцию следовало не распечатывать, а отправлять к самому Шувалову, помещая под арест того, кто пытался послание донести до сведения заключенного адресата.
Всё это действие с переездом из Холмогор в Шлиссельбургскую крепость было настолько тайным, что незамедлительно разлетелось в виде слухов по стране. Некая Авдотья Кирова[145] в Архангельске закупала какую-то провизию для двора. На постоялом дворе встретила офицера. Тот направлялся из Холмогор, где и состоял в охранном корпусе семейства. По какой-то надобности он рассказал случайной знакомой о жизни узников, о том, что Ивана Антоновича перевели в Шлиссельбург. Авдотья тоже решила, что эта информация заслуживает распространения и сообщала её всем, с кем ее сводила судьба по дороге из Архангельска в Петербург. О новом месте пребывания бедного бывшего императора, о том, что содержится Брауншвейгское семейство в условиях холода и голода, что главный из надсмотрщиков по фамилии Вындомский пьет и бесчинствует. Не успела она вернуться в столицу, как уже была арестована. Но слова её назад не воротишь. Сарафанное радио всегда работало без сбоев. Авдотья была лишь выявленным каналом распространения, по той же или схожим схемам слухи о бедных арестантах витали всё время.
Глава 2. Судьба императора
Что значит – лишить ребенка полноценного общения? Отбросив сострадание к маленькому человеку и все наши моральные переживания по этому поводу, обратимся к мнению психологов на этот счет. В соответствующей литературе мы находим много признаков, указывающих на то, каким человеком мог вырасти Иван Антонович без нормального общения, без обычного детства. Утверждается, что если ребенок лишен даже обычной нормальной игры, полноценной фантазии, которая формируется через нее, то тщетно ожидать развития полноценного человека[146].
При неразвитом чувстве общности, которое и не могло развиться у заключенного с ранних лет Ивана Антоновича, у ребенка начинают развиваться невротические комплексы, которые в свою очередь приводят к отклонениям в развитии личности[147], формируется тревожность, неуверенность, зависть, напряженность, полная зависимость от окружения, а иногда нарушения трансформируются, напротив, в комплекс доминирования и господства. Для полноценного формирования личности важны социальные отношения как по вертикали (отношения со взрослыми), так и по горизонтали (между сверстниками) – тогда человек получает представления о мире, формирует навыки общения, усваивает нормы и правила поведения, ценности[148]. Да, ценности тоже не формируются в вакууме, так как становление внутреннего мира человека неразрывно связано с общением[149], а общение со старшими представляет собой для ребенка единственно возможный контекст, в котором он постигает человеческий опыт, а потому, общение – главный фактор психического развития детей.
Собственно говоря, при полном отсутствии общения или его доведения до взаимодействия исключительно на бытовом уровне непременно лишили бы Ивана Антоновича любых цивилизационных проявлений личности, что может быть и избавило его от множества переживаний, которые были ему присущи.
При высокой степени изоляции от общества в раннем возрасте, Иван не научился бы человеческой речи, ведь формирование речи возможно только при условии нахождения ребенка в человеческом общении в возрасте до 10 лет, после уже способность усвоения языка резко падает[150].
Но он не представлял собой лишь безумное человекоподобное существо, а был человеком, пусть и не в идеальном своем состоянии.
Нам известно, что он сильно заикался. Но эта же проблема с юношеских лет была и у его отца, как мы помним из описания Антона Ульриха еще до женитьбы на Анне Леопольдовне. Однако, Иван заикался, по всей видимости, куда серьезнее. Этот недуг был у него приобретенный, так как, знавшие ребенка до четырех лет, никогда не сообщали о том, что у него есть проблемы с речью. Теперь же, по описанию его охранников, чтобы что-то вразумительное произнести, Ивану требовалось сдерживать и поддевать кверху свой подбородок. Но учитывая то, что он все же мог вести речи, и тому есть свидетельства, подобные нарушения речи происходили с ним приступами, например, в период сильных волнений, а их, как мы увидим в дальнейшем, было предостаточно.
Неизвестны нам подробности, как тот, четырехлетний мальчик, оставленный некогда совершенно одним в комнате архиерейского дома в Холмогорах, проживший так много лет, научился грамоте, познал религию. Однозначно, это не тот багаж знаний, который
