Книга Эпоха Древних - Замиль Ахтар

– Ну ты и поэт.

– Я вспомню. А пока пошли.

Мы мирно шли к необъятным стенам Костаны. Я развлекал Рухи сюжетами из истории и рассказами о своей юности. Сплошные сражения: с крестоносцами, рубади, непокорными забадарами и мятежными янычарами. Я поведал ей о том, как рубадийские и рутенские разбойники пересекли Сиянское море и начали грабить караваны на перекрестках дорог, и я вместе с янычарами отправился в этот прекрасный лес, чтобы искоренить их. В той битве я орудовал топором, громадным куском темного металла. Ничто не сравнится с топором, рубящим до самой кости. Их вождь по имени Замбал, носивший шлем с оленьими рогами, погиб от моей руки.

Рухи как будто даже нравились эти рассказы, и она задавала много вопросов, но я почти не помнил интересовавшие ее подробности. Например, имена богов, к которым взывали рутенцы, когда мы убивали их, – мой разум не сохранил их в своих чертогах.

Когда мы подошли к покрытому лилиями холму, с которого открывался вид на город, Рухи указала на мощные каменные стены.

– Они почти такие же высокие, как горы Зелтурии.

– Ну, это все же некоторое преувеличение.

– Они как минимум в три раза выше круговой стены Кандбаджара.

– Это верно. И их не сломаешь. Крепкие и толстые, как слон.

Очередь к главным воротам растянулась по огромному базару, шумевшему за стенами города, – в ней стояли мужчины, женщины и дети во всевозможных чужестранных одеждах, а также лошади, ослы и даже верблюды. Не желая вливаться в это море, мы пошли к воротам поменьше, с восточной стороны. Они предназначались только для высоких гостей. К ним вела вереница наспех построенных зданий, похожих на сараи, где заседали те, кто управлял воротами Костаны.

Вдоль дорожки цвели свежепосаженные цветы – первый признак того, что город восстанавливается. Люди, испытывающие острую нужду, не занимаются посадкой цветов.

У самых ворот я подошел к трем янычарам. У каждого на спине висела длинноствольная аркебуза, а на поясе – шамшир. В знак того, что они на службе, на них были форменные высокие шапки с тремя павлиньими перьями на макушке. Их шаровары были пышными и свободными, а кафтаны – бордовыми с золотыми пуговицами, как и подобало.

– Я маг Кева. А это – Апостол Рухи. – Я указал на Рухи, снова завернувшуюся в покрывало. – Мы проделали долгий путь из Зелтурии.

Один янычар вынул свиток и развернул его.

– Мои извинения, но я не нахожу ваших имен в списке.

– Нас не ждут, – ответил я. – Но весьма важно, чтобы нас немедленно провели к самому шаху Мураду.

Янычар со списком в руках пошептался с другим, и тот поспешил к одной из деревянных построек. Через минуту он вернулся с четвертым янычаром, по всей видимости, их капитаном, судя по золотому оттенку плюмажа.

– Ты утверждаешь, что ты маг Кева? – спросил капитан.

Его лицо было словно высечено из камня, а седые усы шевелились, когда он говорил.

– Да, это так. Я не хотел бы здесь задерживаться. Мы намерены повидать шаха Мурада до его послеобеденного сна.

– Я помню тебя, хотя тогда ты был немного старше. Я был с великим визирем Эброй, когда ты со своими забадарами столкнулся с нами под Лискаром. – Капитан опустился на колени, запачкав шаровары грязью, взял подол моего кафтана, поднес его ко лбу, а затем поцеловал.

Остальные янычары последовали его примеру, а я понятия не имел, что сказать или сделать.

Я мог только перейти к делу.

– Не говорите никому, что я здесь. Нас нельзя задерживать.

– Да, милостью Лат, проходите, – сказал капитан, вставая. – Храни тебя Лат, Кева.

– Храни тебя Лат, – повторили они хором.

Янычары расступились, и мы прошли в ворота. Их венчал каменный павлин Селуков, обнимая распростертыми крыльями всех входящих.

– Может, поэт из тебя и так себе, – сказала Рухи, когда мы шли по тенистому проходу, – но, похоже, ты настоящий герой.

Почему это слово прозвучало одновременно и похвалой, и ругательством?

– Я тот, кто я есть.

– Пытаешься быть скромным?

– А, по-твоему, я не скромен?

– Какой скромник будет летать туда-сюда в лодке?

– Я не раскрасил лодку и не намалевал на ней герб.

– А хотел? – хихикнула Рухи. – Можешь мне признаться.

Я остановился среди узких каменных стен и сказал:

– Какова награда за то, что мы делаем? Ты когда-нибудь задавалась этим вопросом?

– Награда будет в следующей жизни.

Рухи говорила серьезно. Она пребывала в уверенности, что получит плату за службу. В ее словах не слышалось сомнений.

– Помимо этого, – я указал на булыжники под нами, – нам что-нибудь причитается здесь и сейчас?

– Если возьмешь награду здесь, ничего не получишь там.

Она не совсем понимает, о чем я спрашиваю?

– Шейхи любят говорить, что жизнь коротка. А я скажу, что она слишком длинна. Слишком длинна, чтобы у тебя просили все и не давали ничего взамен. В конце концов, даже самому благородному, стойкому, преданному слуге понадобится что-то, чтобы его поддерживать. Даже такие маленькие жесты… – Я указал на ворота, сквозь которые мы прошли. – Они делают путь чуть более гладким. Немного облегчают испытания.

Рухи кивнула, в ее глазах мелькнуло сочувствие.

– Я понимаю. Тебе и должно это нравиться. Ты многое сделал для этого народа, так же как и для моего. Но я не стану целовать твой кафтан. – Я знал, что под покрывалом она ухмыляется. – По крайней мере, сейчас.

Выйдя из прохода, мы оказались в приятном районе с каналами, фонтанами, разноцветными садами и свежими двух– и трехэтажными каменными зданиями. Рухи внимательно оглядела всех слонявшихся там разнообразных пятнистых кошек. Она впервые оказалась в Сирме и, скорее всего, впервые в шумном городе, кроме Кандбаджара или Зелтурии. И это было совершенно иное место по сравнению с пустынными городами, со своими неповторимыми прелестями, которые я оценил только сейчас.

Горожане казались сильно занятыми, передвигались быстрее, чем жители Зелтурии. Шум и суета еще не достигли уровня, который был до крестейского вторжения. Все-таки мертвецов не так просто заменить. И запах рыбы был не так силен – возможно, рыбный промысел еще не восстановился.

Когда мы поднялись по главной улице, стали видны районы в стороне от Тесного пролива, гораздо более бедные. Ветхие деревянные хижины и лачуги теснились по берегам многочисленных каналов, а некоторые даже были построены на сваях прямо над каналами, что, насколько я помню, запрещено, потому что жители имели склонность испражняться прямо в воду. Но людям надо как-то жить.

Кругом стучали молотки по дереву и камню, и этот звук обещал, что скоро город вернет свое прежнее