и интересы: уже до Французской революции австрийская коронная администрация пыталась расширить долю государства в крестьянском прибавочном продукте за счет дворянства. Тогда, как часто и впоследствии, подобные стратегии разрабатывали и претворяли в жизнь в основном представители не зависящего от земли чиновного дворянства. Но при особых условиях на путь реформ могли встать и члены землевладельческой элиты – прежде всего в том случае, если они искали политической поддержки крестьянства, как, к примеру, в Польше в борьбе против последствий разделов или в венгерском сопротивлении против Габсбургов.
Наконец, новые рамочные условия создавало общественное развитие. Крепостное право, особенно «второе» издание крепостничества в Восточной Европе, как и плантационное рабство в Новом Свете, было прежде всего реакцией на нехватку рабочих рук. Быстрый демографический рост в Европе XIX века устранял эту проблему. Одновременный рост городов и начинавшаяся индустриализация создавали для сельского населения новые возможности занятости. Рынки труда, таким образом, делались более гибкими и все меньше нуждались в стабилизации насильственными мерами, реализация которых становилась идеологически все проблематичнее. Благодаря освобождению крестьян в тех странах, в которых в XVIII веке все еще существовали формы «феодальной» зависимости, широкие массы сельского населения получили свободу от неэкономических обязательств перед своим господином. Результаты оказались разными. Во Франции улучшение положения крестьян было наиболее очевидным. Сравнительно неплохо обстояли дела в Австрии. Пруссия и Россия сделали для своих крестьян гораздо меньше уступок. На другом конце шкалы – Померания, Мекленбург и Румыния, где положение крестьян в конце XIX века в сравнении с его началом продвинулось несущественно. Самыми большими «неудачниками» наряду с дореволюционным французским дворянством оказались миллионы людей в Европе, которые не смогли вырваться из положения безземельного батрака. Гораздо меньше пострадали бывшие господа и владельцы людей. Выиграла бóльшая часть крестьян и, безусловно, государственная бюрократия. В финале освобождения европейских крестьян их отношения с государством стали более непосредственными, но при этом они не стали государственными крестьянами. «Старая» свобода европейских крестьян переживалась в деревне и в отношении к помещику; «новая» свобода XIX века не могла перешагнуть рамок, которые ставило регулирующее государство. Даже самые убежденные либералы со временем осознали, что ни один рынок не требует политического урегулирования в такой степени, как аграрный. Так в последней четверти XIX века родилась аграрная политика, от которой с тех пор зависит крестьянское существование в Европе.
4. Асимметрия наемного труда
Протяженный переход
К концу освобождения крестьян на селе сформировались два основных персонажа: крупный или мелкий аграрный предприниматель и наемный рабочий. Это были две существенно отличающиеся разновидности свободного труда. Однако свобода рынка имела лишь косвенное отношение к прежней свободе крестьянских утопий. Эта генеалогия еще не объясняет возникновения концепции свободного труда вне контекста, который можно упрощенно обозначить как переход от феодализма к капитализму. Английскую и американскую историю специалист по праву Роберт Дж. Стейнфелд рассказывает по-другому. С его точки зрения, решающий переход к свободному труду случился там, где существовало право расторжения, то есть где оставление рабочего места больше не преследовалось как уголовное преступление. Исходным пунктом этой истории явилось не рабство или крепостное право, а форма трудовых отношений, появившаяся при колонизации и заселении Нового Света, – индентура (indentured service)[224]. Под ней понимается ограниченная на несколько лет передача в залог собственной рабочей силы под аванс расходов на перевозку через Атлантику, или, иначе говоря, кабала на время. В английской правовой культуре эта форма добровольного отказа от личных прав с самого начала вызывала определенные сомнения. Идущая с XVII века и быстро распространившаяся в качестве социальной нормы идея о «рожденном свободным англичанине» противоречила кабальным условиям труда.
Это противоречие обострилось в США 1830‑х годов в контексте возраставшей критики рабовладения. Свободный труд существовал в американских колониях уже с начала XVIII века, но долгое время он оставался скорее исключением, чем правилом в ряду разных форм договорных трудовых отношений. Договорной характер наряду с ограничением по времени был важнейшим отличием между индентурой, с одной стороны, и рабством и крепостничеством – с другой. Индентуру справедливо оценивать не как пережиток архаических времен, а как исключительно модерную форму трудовых отношений. Все это облегчало ее отмену. Побочным эффектом критики рабства стал вопрос о том, можно ли в реальности рассматривать индентуру как добровольно заключенное соглашение. Именно это, а не конкретные вопросы обращения с работающими по индентуре составляло суть проблемы. В отличие от рабства, открытых защитников практики индентуры не было. Поэтому вскоре после ее дискурсивной делегитимации в 1820‑х годах индентура была отменена в следующем десятилетии и де-факто. То, что свободный труд является нормой, стало в англо-американской правовой мысли самоочевидным. Американские суды впервые в 1821 году стали исходить из принципа, что трудовые отношения должны заключаться добровольно и что это не выполняется в случае, если трудящийся решает отказаться от своего рабочего места, но ему физически препятствуют это сделать. Такая интерпретация, в свою очередь, имела большое обратное влияние на дискуссии о рабстве. В американских северных штатах свободный труд (free labor) стал боевым лозунгом в войне против сецессии Юга. Одновременно применение физической силы против работников и работниц стало рассматриваться как принципиально нелегитимное. Это означало и логическое развитие: правосудие США опередило английское, признав, что разница между работником, который имеет собственное хозяйство, и слугой, служанкой или горничной, которые живут на обеспечении хозяев, потеряла силу[225].
Наряду с этой можно рассказать и другие истории. Одна из них – о становлении свободного труда в гражданском праве постреволюционной Франции, нашедшем выражение в Гражданском кодексе Наполеона и получившем широкий резонанс в Европе. Еще одна история – о развитии права для прислуги в Германии, поскольку даже в период развитой индустриализации прислуга (Gesinde) в Пруссии и других немецких государствах подлежала различным внеэкономическим ограничениям свободы. Хотя право хозяев наказывать прислугу было отменено на уровне империи законом о введении Гражданского кодекса (1896), в юридической практике оно все же возникало то тут, то там в ослабленной форме «косвенного» права на наказания вплоть до конца Второй империи. Иными словами, такого рода наказания должны были быть широко распространены[226].
Интерпретация Роберта Стейнфелда особенно интересна потому, что, согласно ей, XIX век играл центральную роль в истории свободного труда. Но какую роль? Ибо у истории Стейнфелда есть и вторая часть. Становление свободного труда как основной формы не последовало непосредственно за концом индентуры. Здесь, как и в случае рабства или (прежде всего российского) крепостничества, была переходная фаза. Даже в английской промышленности внеэкономическое, или, точнее, немонетарное, принуждение не исчезло в одночасье. Формальное право и реальное правосудие давали предпринимателям и сельским работодателям средства для принуждения
