и чужими, наоборот, она срастается с поселком – скоро срастется и с бурей.
Очередной вой кикитуков сотрясает землю. Анэ с трудом стоит, но не может заставить себя уйти. Это значит, что кто-то еще пришел в Инунек, чтобы разрушать, ломать и внушать ужас.
Анэ чувствует в себе силы биться – но разум не готов сражаться, вновь защищать неизвестно кого. Не себя даже, не отца, не свое будущее – а обычных людей, которые ее даже и не вспомнят.
Анэ пытается нащупать хоть какой-то смысл в своей новой жизни, но вместо него касается лишь морозного воздуха. Еще немного, и он застынет, превратится в лед. До нее доносятся слабые крики разбегающихся по домам людей, собаки сходят с ума, лязгая цепями, вой становится все громче и громче. Искры множатся, сгущаются, слепят своим разноцветным светом.
А потом выходит существо.
Анэ все так же не может пошевелиться, но четко видит огромную тень, выросшую в воздухе. А вместе с ней – и еще одну маленькую, что судорожно бьется, как будто пытаясь вырваться из хватки существа.
Все вокруг блекнет. Анэ слышит лишь тихий хрип существа и свое собственное дыхание.
Огромными шагами существо сокращает расстояние между ними – несколько стуков сердца, и Анэ уже различает красный свет его глаз. Два источника зловещего, страшного света – в клубящейся мгле.
Детский крик смешивается с лаем собак. Анэ слышит тяжелое дыхание существа, которого не останавливает ни буря, ни холодный воздух.
Оно подбрасывает ребенка вверх – чтобы тут же поймать и посадить себе на спину. Девичий голосок, Анэ уверена, разносится по всему Инунеку. Девочка кричит все тише и уже хрипит, и Анэ словно видит рядом с существом спрятанных в снегу сов. Безжизненные черные пятна с прижатыми к телу крыльями.
Анэ хочет вмешаться – но тело ее не слушается. Руки застыли, ноги погребены в снегу. Она пытается что-то сказать, позвать на помощь, но и голос ее подводит.
Еще несколько мгновений, и существо исчезает в искристой буре. Анэ прерывисто вздыхает. Ледяной воздух устремляется в легкие, обжигает тело. Она бежит по снегу к Апитсуаку – туда, где могут помочь.
…Все быстро понимают, что произошло, но обратиться за помощью больше не к кому – только к ним двоим.
Перед Анэ все мелькает – бегает Тулугак, бегает Апитсуак, кто-то тормошит ее за плечи и пытается что-то спросить. В дом вваливаются люди. Ная, мать Апитсуака, кричит, голоса перебивают друг друга, все дышат, спрашивают и бесконечно говорят, говорят, говорят.
А буря за окном разгорается все сильнее – искрится, шумит, окрашивая воздух в мутную белизну. Все привыкли к морозу и искрам, привыкли к ветрам, что сбивают с ног, но эта буря кажется сильнее. Вновь воют собаки – и что-то похуже собак. Анэ выходит в коридор и тут же оказывается в гуще людей, запертых бурей. Кто-то плачет. Темные фигуры переговариваются, никто не смотрит на нее. Анэ ищет взглядом Апитсуака, но, нигде его не найдя, тихонько проходит к двери ангакока.
Быстро открыть, быстро закрыть, выдохнуть. Апитсуак действительно здесь, стоит у окна и смотрит, сжимая в руках волчий череп. В комнате темно, за окном – сплошная белая пелена, и фигура Апитсуака так одиноко выглядит в этом тусклом свете.
– Та девочка… – начинает Анэ, но заставляет себя замолчать.
Апитсуак поворачивается к ней. Его лицо будто никак не изменилось – только дрожит веко.
– Это был иджирак. Я его увидел. Он исчез очень быстро.
– Как.
– Я его увидел, – с печалью в голосе повторяет Апитсуак.
Она смотрит ему в глаза и видит в них страх. Не тот, который они испытывали, когда услышали голос отца, исходящий от черепа, или отбивались от серого существа из-за гор, – а самый настоящий ужас, который ему плохо удается скрыть. Чувства Апитсуака передаются и Анэ – и вот она уже скрещивает руки на груди, пытаясь защититься от незримого, ушедшего с добычей врага, словно он прямо здесь, в этой комнате.
Иджираки. Духи, умеющие принимать любую форму. Те, что застряли на границе миров. Ушли туда, где пещеры и бури, где тьма и сырость, где суровое холодное одиночество – и пропали. Те, что оказались в ловушке и все ходят, безмолвной тенью ходят среди людей, пытаясь до них дотянуться.
И иногда им это удается.
– Что это за девочка? – спрашивает Анэ, тщательно взвешивая каждое слово.
– Малу, – тихо говорит Апитсуак. – Малу ее зовут… звали… не знаю.
Они молчат, а Анэ вспоминает. Иджираки – духи, крадущие детей. Мысли неумолимо ведут ее к девочке с тремя косичками – палец начинает слегка подрагивать – и мертвым совам на снегу.
К тому, что она – человек.
Снег, волны, голова отца. Его строгий взгляд, из-за которого Анэ готова была сделать все что угодно. Красная щека, горящая от его грубого прикосновения. Могилы. Очень, очень много могил. Куда бы они с отцом ни приезжали – везде одни и те же могилы, одни и те же грусть и боль на лицах людей. Одни и те же ритуалы, но с каждым из них отец становился сильнее.
И позади него – Анэ. Маленькая одинокая Анорерсуак, тень среди живых людей.
– Я заберу ее, – говорит она прежде, чем успевает это осмыслить.
Апитсуак молчит несколько мгновений, а потом начинает смеяться. Отчаянно и грустно.
– Это должен сделать я. Я больше учился. И я… я не смог спасти тогда сестру, – говорит он, не встречаясь с Анэ взглядом.
– Из этой бури выйдет кто-то еще. Ты знаешь, как это бывает. Кто-то из нас должен остаться и защищать Инунек, а я это делать не буду. Я… – вновь перед глазами черные пятна на перьях сов, синие кулачки ангиаков, пустые белые глаза, – я спасу ребенка.
– Нет, я.
Тут же в Анэ просыпается что-то свирепое – глухая боль в груди, давящая боль в голове. Последний крик отца. Все мешается перед глазами, комната по бокам тускнеет и размывается.
Родители, избивающие своих детей. Тонкий детский крик. Души тех, кого оставили умирать. Душа той, кого легко и без колебаний убил отец.
Сама мысль о том, чтобы остаться и защищать этих людей, кажется странной. Совсем чужой, словно кто-то подсадил этот образ ей в голову.
– Я. Не буду. Их. Защищать, – сквозь зубы проговаривает Анэ, сжав кулаки. – Я заберу Ма… Малу. Но я не буду здесь ангакоком. Это твое дело. И даже… даже не пытайся меня остановить.
Она пытается уйти, но Апитсуак подбегает к ней и грубо разворачивает
