за плечо.
– Ты никуда не пойдешь в такую бурю. В этом нет смысла!
Глаза его горят черным пламенем. Анэ хочет ему что-то сказать, поспорить, доказать ему, что она единственная здесь права, но не находит нужных слов.
– Ты сгинешь там. И я сгину. И девочку уж точно не вернем. В прошлый раз с иджираками Анингаак подождал, прежде чем идти… и сестра все равно осталась жива. Надо хоть немного подождать, пока погода не станет лучше.
– Я заберу ее, – твердо говорит Анэ, не обращая внимания на боль.
Рука Апитсуака сжимается все сильнее.
– Нет.
– Да.
Они стоят и смотрят друг на друга. Апитсуак – совершенно злым, разгневанным взглядом, словно вот-вот, и из глаз посыплются черные искры. Анэ же просто хочется уйти отсюда.
– Оставайся здесь и охраняй Инунек. Это то, чему тебя учили.
– Тебя тоже! – сквозь зубы проговаривает Апитсуак, но Анэ лишь мотает головой.
– Нет. Никто ничему меня не учил. А еще после ритуала мое тело быстро восстанавливается. И я уже привыкла к боли. А ты… ты нет.
Апитсуак устало протирает лицо. Она с облегчением видит, что он больше не злится, – во взгляде только бесконечная, безнадежная грусть.
– Я не защищу Инунек в случае чего. Не сам.
– А я смогу?
– Я… – Апитсуак тяжело вздыхает.
Они смотрят друг на друга и молчат. Никто не хочет оставаться в поселке. Анэ пытается найти в его взгляде причину, но находит какую-то странную, как будто не свойственную ему пустоту.
– Я никогда не хотел этого, – шепотом повторяет он, но напряженной и внимательной Анэ все удается услышать.
Апитсуак смотрит вниз. Анэ же смотрит лишь на него – на подрагивающие руки, печальные черты лица, худые плечи. Словно что-то в его фигуре может дать ей подсказку.
– Чего не хотел?
– Этого. – Он поднимает голову и раскидывает в стороны трясущиеся руки. – Быть ангакоком. Защищать поселок. Мне это не нужно, и я не хочу… защищать Инунек один… и не хочу бороться с духами в одиночестве.
Эти слова Анэ понимает слишком хорошо – долгое, темное ожидание отца в пустой хижине, тот липкий удушающий страх, когда на поселение нападали духи. Маленький человек против вечности, что правила этими берегами задолго до него и будет править после. Только сила ангакока могла их спасти – но если соседи безоговорочно верили в ее отца, то Анэ могла лишь гадать, что на самом деле происходило в тех битвах, пока она пряталась в холодной темноте. И последнее, чего она бы хотела, – это встать на его место и защищать целое поселение от этой вечной силы. Отвечая не за себя, не за родных – а сразу за многих людей.
Апитсуак слишком рано лишился наставника – Анэ ловит себя на мысли, что в этом они очень похожи. И ей хочется подойти к нему, обнять, сказать, что все будет хорошо и ему необязательно взваливать на себя эти беды, но она быстро вспоминает синие кулачки и бесчисленные могилы.
И понимает, что не может дать слабину. Она не защитила Арнак, как и других детей, – и теперь просто обязана спасти ребенка. Неважно, нравится это Апитсуаку или нет.
– У тебя нет выбора, – громко говорит Анэ. – Я могу выдержать поход в бурю и справиться с иджираком, мое тело стало сильнее после ритуала. А вот выдержишь ли ты – неизвестно. И главное – ты и сам этого не знаешь.
Все внутри клокочет и бьется. Ей хочется ударить себя за эти слова, и уж точно не хочется смотреть в лицо Апитсуаку – в его уязвленное и разочарованное лицо, искаженное то ли слабостью, то ли болью. Но она не дает себе выбора, как не дала и ему. И смотрит, как меняется его взгляд, как он старается справиться с эмоциями и наконец натягивает маску равнодушия. Разводит руками и улыбается – осторожно и неловко, как и всегда.
Анэ разворачивается и тогда позволяет себе выдохнуть. Она точно так же не хочет оставаться в Инунеке – и лучше умрет в схватке с иджираком, чем даст погибнуть еще одному ребенку. Вернее – позволит кому-то его убить.
Она быстро выходит в коридор. Он по-прежнему полон людей, запертых бурей в багровом доме. Видя Анэ, все тут же затихают, расступаются.
«Молчите, – думает она, когда выходит на улицу, в густую бурю. – Не мешайте мне спасать детей, делать то, на что я не решалась раньше».
Анэ выпрямляется и чувствует, как тело наполняется силой.
В борьбе с иджираками не получится провести обычный ритуал, разжечь костер или сломать кость. С ними можно только договориться.
Глубоко вдохнув, Анэ делает шаг. Ветер обволакивает ее, хлещет по лицу, трясет одежду. Обувь тут же засыпает ярко-белым снегом. Сквозь беспорядочные искры и снежинки Анэ видит цветные пятна домов – и представляет, как в каждом из них сидят напуганные, беспомощные, не обладающие силой жители поселка. И их дети.
Тело быстро привыкает к морозу, и спустя несколько ударов сердца Анэ делает еще несколько шагов. Медленно, проваливаясь ногами в снег. Где-то в горах истошно кричат духи и стучат в лопатки ачкийини – вой застревает в ушах, перекрывая мысли.
Иджираки.
Духи, что обитают в тени пещер и снуют среди домов и снежных хижин. Торжествуют, забирая очередную детскую жизнь. И кружатся, кружатся в снегу, исчезают в темной пещерной сырости, чтобы вновь восстать и начать охоту.
Идя сквозь бурю, разметая искры, Анэ вспоминает все, что знала о злых духах. Она всегда пряталась в яме или в хижине, когда эти темные существа на них нападали. Анэ и подумать не могла, что ей придется столкнуться со злом в одиночестве.
Она вспоминает, как отец побеждал морских существ – в те редкие разы, когда ей все-таки удавалось застать сражение. Но все, что она могла видеть, – это черные фигуры и редкие проблески света. Бубен звенел оглушительно громко, волны сияли и плескались на каменном берегу, трещал костер, и духи истошно кричали, разрывая на части всех помощников, которых призывал отец. Их маленькие белесые тела еще долго приходили к ней во снах и громко, душно дышали в затылок.
Анэ идет сквозь бурю, закрывая лицо шарфом и толстым меховым капюшоном. Перед ней лишь густая пелена из снега и искр – смотреть вперед больно, снежинки слепят и оседают на коже, приходится постоянно закрывать глаза и идти едва ли не на ощупь. Ветер завывает, духи кричат, где-то вдалеке бьются костями ачкийини – пытаясь закрыться от этих звуков, Анэ надвигает капюшон как
