— Тута Пашка пробегал, завтра уходят они.
— Пиздит, твой Пашка, — отрезал толстяк, — Нету такого … на доске, все в приколе.
- А может, зальем по самые уши, да в низа прокатимся? — невнятно предложил Петрович, набив рот хлебом с салом. Весь этот винегрет он пытался протолкнуть водкой.
— В Иран може? — мрачно пошутил капитан, — Черный флаг подымем. Тебе деревянную ногу справим… Сильвер Петрович, ема.
— Все одно Толя. Все одно… получки нема… груза нема… Может статься, и черный флаг подымем. — механик издал звук унитаза, проглотив пережеванное.
— Семен с грузового сказал, завтра подгонит че нибудь, — мрачный Брониславыч аргументировал неуверенно, этих «завтра» было уже много. И все в такое светлое будущее верить отказывались. Наотрез. Потому как его еще не было и быть не могло.
Но, в силу, каких-то веселых кульбитов фортуны для нас это завтра, как ни странно, случилось.
Тем утром, капитан явился просто фантастически — по руку с маленьким мальчиком, дымящим «Панетелас», одетым в смокинг и какое-то легкое пальтецо с полошащимися фалдами. Я забросил вечного моралиста Тацита, оставив ветру задумчиво шелестеть его грязноватыми страницами. Зрелище заслуживало внимания. Мало того, что толстяк почтительно слушал малыша, так он еще и поднес ему, тщательно сберегая в арбузных кулаках, чахоточное пламя спички. Картина была настолько невероятная, что героический матрос Саня Шипарев, позевывающий по левому борту, застыл с открытым ртом. Ветер гонял теплую пыль по бетону, щенячьи играя с мятым листом то прилепливая его к ногам собеседников, то унося. И когда парочка, наконец, подошла, все стало на свои места.
- Знакомьтесь, Валерий Кузьмич, — подобострастно протянул Брониславович, широким жестом указывая на свое воинство, — Мои орлы… Алик Баскаков…Виртуоз лебедочник… А это, кхм… Александр.
Александр захлопнул рот со звуком хорошо смазанных гильотинных ножниц. А малыш, пускающий дым в свежее небо, привычно отреагировал на наши лица и произнес хорошо поставленным баритоном
— Доброе утро.
— Здравствуйте, — я пытался смотреть на него равнодушно. Санька булькнул приветственную невнятность.
Вежливый Валерий Кузьмич, тут же потеряв к нам всякий интерес, начал тереть какие-то подробности с толстяком.
— Нас сейчас грузят, обещают управиться в течение часа. К восьми, мы уже должны быть на месте, вы понимаете?
- Все будет в лучшем виде.. Вы не беспокойтесь, — капитан пытался изящно изогнуться.
Малыш, посмотрев на него снизу вверх, произнес.
— Вы должны понять, что те невероятные деньги, которые я вам плачу. Это деньги за скорость и качество. Вы уловили?
— Все будет… Все будет… И скорость будет и качество… Все уловлено. У меня ребята. Вон… Орлы, — толстяк по привычке прибавил — ема!
— Ема, ема, — поморщился Валерий Кузьмич, — Деньги после разгрузки получите. Не раньше.
— Да нам бы аванец… На топливо, — капитан ощутимо плыл.
— Я с Семеном как договорился? — их разговор выглядел комичным, наниматель, едва достававший до пряжки ремня, полоскал Брониславыча, а тот мялся и сопел.- Отвезете, разгрузят, получите деньги. Топливо — не моя проблема.
— Ладно, — согласился толстяк и махнул рукой, — через полчаса будем.
— Не опаздывайте, — сигарный окурок исчез в реке. Затем Валерий Кузьмич сделал ручкой и исчез по направлению к грузовому терминалу, наполненному еле видимой отсюда жизнью.
— Отходим, Алик! — радостно заявил толстяк, с нежностью рассматривая микроскопическую спину нашего работодателя, — Отходим!
Отходим! Нет радостнее слова, после тягучих пустых недель. Все как то сразу прессуется в несколько мгновений и устанавливается обычная, но такая беззаботная суета.
Саня приставший было к капитану с вопросами, был сослан в кубрик с проклятиями.
— Сокрушу! — беззлобно заорал ему вслед Брониславович, на что тот быстро ссыпался вниз. В этом деле я матроса Шипарева понимал целиком и полностью, потому как, помимо всех остальных достоинств его собеседник обладал пудовыми кулаками, которые пускал в ход, не задумываясь. Хотя и всегда справедливо.
Впрочем, переждав исчезновение толстяка, героический Александр вновь появился на палубе, где я занимался брезентом и лебедкой. Стянутые еще осенью вымоченные и подсохшие узлы поддавались с трудом.
— Алик, а Алик… Это че, был карлик, да? — Александр всегда был гроссмейстером глупости.
— Карлик, карлик. Сань, глянь, что там с буксиром, а? Сейчас цеплять будем, — меня заглушил рокот проснувшихся дизелей. Мой собеседник, проигнорировав просьбу, исчез, оставил за собой видимый шлейф любопытства.
- Алик! — из ходовой выглянул Брониславыч. — Ты их осторожно поначалу, в натяжечку их давай… Ценное там штоле.
Осторожно конечно, как иначе? И внатяжку на демпферах. Выбрать слабину буксира, подать лебедкой, все это выходило на автомате. Баржа была населена маленьким народцем, весело щебетавшим и переругивавшимся. На фоне косо погруженной яркой вывески «Цирк» меня любопытно разглядывали десятки пар глаз и несколько упитанных задниц пони. Пони махали хвостами, и чем — то закусывали из ведер.
Наши планеты были соединены пенькой и двигались транзитом по направлению из ниоткуда в никуда. На большей из них кипела жизнь, бродил народ, фыркали кони. А буксир, казалось, имел только одного обитателя, меня. Грустного Робинзона — с интересом разглядывающего свой драгоценный груз. Они смеялись, и я улыбнулся им. Наши цивилизации на концах подрагивающих канатов. Моя — состоявшая из пахнущего соляркой суденышка и их, воздушная мельтешащая красками, невероятная.
Я их хранитель. Молчаливый дозорный, тщательно сберегавший эту нашу связь натяжением буксира. Принимая мою заботу, они, согласованно взобравшись на плечи, друг другу на покачивающемся дощатом настиле, устроили пирамиду, на вершине которой, маленькая «девочка?», «женщина?» помахала мне рукой.
Когда я поднял руку им в ответ, то неожиданно понял — этот рейс, последний. Весна, что-то надломила во мне, покопавшись в мозге, вывернула все на изнанку. Я уже не мог ежедневно появляться на причале, работать, плыть, смотреть на знакомые синеватые берега, читать. Все неуловимо изменилось. Мне хотелось чего — то нового, не похожего на реку, буксир, потрескавшийся бетон причалов. Мысль взорвала меня изнутри. На барже — планете, был слышен гомон. Пирамида распалась, и они потеряли ко мне всякий интерес.
А через два дня я ушел. Все мои вещи поместились в небольшую черную сумку, кинутую за плечо. Я пожал всем руки и, не оборачиваясь, двинулся к проходной.
— Алик!.. Алик!..Обожди… — Санька
