Детишки есть. Живем в одном доме с моими родителями. Старые они уже… Не ссоримся.
Все ходили, осматривали. В дом еще не заглядывали, а Федор Ильич, на время забыв о мокрой одежде, успел вдоволь наудивляться увиденным. И его ничуть не радовала эта «циклопическая» работа.
Иван же Демьяныч рассчитывал на восторг, на потрясение ума и чувства школьного друга. Помня, что в гостях воля не своя, и что друг его приобрел за эти годы своеобразный настрой души и мысли, Федор Ильич решил до поры помалкивать, мотать на ус, а там видно будет. Задаст вопрос, другой — и снова смотрит. И снова молчит.
Звякнула связка ключей. Опять загремело железо, засовы, замки, накидки. Отворилась со скрипом дверь в темные сени, а затем отворили дверь в дом. И Синебрюхов ахнул — не утерпел. То были двери толщиной в полбруса, подавались они лишь при большом усилии и ощеривались изнутри мощными крюками, на которые, как оказалось, падал при необходимости лом с помощью хитрого приспособления. Да, так и падал лом на крюки поперек двери, а хозяину только оставалось спрятать конец тонкого тросика в потайной паз.
Федор Ильич приложил руку к сердцу.
— У тебя, как в старинном замке… Ну, ты, парень, даешь!
— Удивляешься? — спросил Нитягин. — А что. Пришлось мозгой шевелить! Жизнь заставляет. Она — учит. — Иван Демьяныч пылал от гордости. — Ну, располагайся. Снимай сухое, надевай мокрое. Ха-ха-ха! Окрестила тебя вповтор матушка-Обь! Встретила блудного сына… Ничего, паря, сдюжим. Есть крыша над головой. И под крышей кой-что отыщется. Одежки тут у меня всякой на выбор. И не только одежки! Бригаду рыболовецкую могу снабдить снаряжением. Фитили… морды… бредни… сети. Самоловы держу! Ну, чего ты стоишь истуканом? Надевай свитер, штаны — хоть ватные, хоть брезентовые! Носки напяливай! А я огонь разведу…
Печь стояла массивная, поменьше русской, но при нужде и на нее можно было бросить озябшее на морозе тело, прокалить у трубы поясницу.
Против печи возвышалась деревянная кровать под марлевым пологом — от комаров и мух. Полог был за ненадобностью поднят: время еще не пришло спасаться от гнуса. Бросались в глаза засаленная подушка и такое же грязное одеяло. Синебрюхов подумал, что Марья-Медведица, о которой вспоминал Нитягин, женщина, видимо, не чистоплотная, если допускает возможность спать мужику на такой постели…
Затрещало заранее приготовленное смолье, ожил огонь. Федор Ильич переоделся и почувствовал себя уютнее. Сел посидеть на лавку возле окна.
За решеткой виднелась Обь, остров под той стороной, забросанный весь тальниками и ветлами… Там есть озера, помнит Федор Ильич, где они раньше стреляли уток с Нитягиным, нырковых особенно, по поздней осени. Лазил за ними он, Синебрюхов, обжигался в леденящей воде, выполнял, как смеялись потом, роль спаниеля ли, сеттера. Но ему это было впривычку, он с малых лет закалялся и не боялся простуды. Иван же Демьяныч уже и тогда ссылался на «ломотье» в спине…
А еще как-то раз, когда Синебрюхов учился на третьем курсе политехнического института, привез сюда волгаря, приятеля, чтобы тот посмотрел обские просторы, посравнивал их с волжскими. Дело было в самом конце апреля, лед вспучился, посинел и стоял неподвижно. А вода приливала, подтапливала берега. По утрам морозило, и эта вода, стоящая в тихих местах по закромкам, схватывалась тонким ледком. Время было уже возвращаться в город, а волгарю захотелось в Оби выкупаться — именно здесь и сейчас. Синебрюхов возьми да и подзадорь парня, мол, разломай ледок у берега и окунись разок. Волгарь не сробел, проломил чистый, зеркальный припай и окунулся. Следом за ним окунулся Федор Ильич. Выскочили, как ошпаренные, но были довольны и веселы до взбудораженности. Потом согревались, как положено согреваться в таком разе мужчинам… И приятно было теперь Синебрюхову вспомнить шалость молодости.
Гость вздохнул. Он пристально разглядывал убранство двух комнат. Все было просто. И все было подчинено главным страстям хозяина — охоте и рыбной ловле. Порох в банке на полке в углу. Блесны, крючки, багры для подхвата крупной рыбы, капроновая дель у стены на полу.
Стол стоял небольшой, накрытый клеенкой. И лежали на нем три ножа: два поменьше, один длинный, с цветной наборной ручкой. Федор Ильич подошел, взял «косарь», попробовал пальцем лезвие, кончик потрогал.
— Острый, — сказал он и положил нож на место. — Вижу, к ножам у тебя страсть не пропала.
— Да у какого охотника, рыбака она пропадет! — Нитягин прищурился, как он умел: одни узкие щелки остались. — «Косарем», который ты держал, я только рыбу потрошу. Два остальных — просто столовые, (или домашние). А вот охотничий нож у меня — позавидуешь! Там не нож, а клинок… Мастер в городе делал. Семьдесят пять рублей за работу содрал, собака! Да еще рыбы ему привозил. — Но зато — вещь! Этот я прячу…
Нитягин, деловито покряхтывая, сходил в ледник, принес свежих стерлядей, щуку, налимчика, быстро почистил их и свалил всех в большой котелок, черный от копоти. Залил рыбу водой и поставил на печь.
— Как говорится, не пройдет и года, как будет готова уха! Погоди, нырну в кладовку еще…
И вскоре он появился со связкой крупных вяленых язей.
У Федора Ильича оживились глаза.
— Вот бы пива сейчас под них! Смотрю, и тут тебя узнаю! Но дом… Как бы точнее выразиться? И точно — острог. Я думал, дед Михей шутит, а он оказался прав. Бойниц не хватает только! Ну и как, оградил себя от злоумышленников?
— Попытки забраться делают. Какие замки посшибают ломами, а на запорах — споткнутся! — Иван Демьяныч хитровато сморгнул. — Потолок разобрать хотели в прошлом году. Да где там! Он же двойной у меня, из тесаных бровен, как в блиндаже. И скобами взят, болтами прикручен. Если уж что — только снарядом!
— Конечно, мошенники будут зариться, — утвердительно высказался Синебрюхов. — Коли, запоры, значит, считают, за ними что-то упрятано.
Иван Демьяныч хохотнул и задумался. А Федор Ильич продолжал:
— У меня тоже есть домик недалеко за городом. Скромный. И открыт всем степным ветрам. Стоит давно. А забирались в него всего два раза. Подростки! Варенья им захотелось… Желание понятное и простое… Однажды я додумался убрать все замки. Поставил на стол несколько баночек с малиной, крыжовником, яблоками. Записочку положил, мол, если зашли — угощайтесь, только не безобразничайте, ребятки. И ребятки, понимаешь, с этим согласились. И мирные отношения между нами были налажены…
Нитягин скрипнул зубами, будто камешек перетер. Повел головой и так вытянул шею, как если бы воротник сжимал ему горло, душил.
— Добренький! Противно! Прямо миротворец какой-то! А вот у
