class="p1">Был среди стариков один особенно богатый, особо знатный и особо дряхлый граф по фамилии Вараксин. Увидев его, отец только что не подпрыгнул от радости – настолько идеальная была кандидатура. Вдовец, дальний родственник императорской семьи, богатейший человек и любитель древностей, обладающий внушительным перечнем орденов, титулов и званий. К тому же, как разведал мой папá, он почти не имел наследников, о которых можно было бы всерьёз беспокоиться. Отец сразу и как можно глубже пустил в графа свои ядовитые шипы.
Я же, увидев жениха, чуть не упала в обморок. Настолько он был стар и немощен. Я пообещала удавиться, если старик заявится ещё раз. Отец пришёл в ярость и впервые в жизни ударил меня, сам того не понимая, отсрочив на неделю прогресс своего дела.
Когда синяк сошёл, старик заявился вновь. Они с моим пaпá долго о чём-то переговаривались в кабинете, я подслушивала, но не разобрала ни слова. Когда граф уехал, батюшка сообщил мне, что мы отправляемся в Париж. В Париж! Только что я готова была наложить на себя руки, и тут моя мечта побывать в этом городе обещала исполниться. Я, конечно, понимала, что граф, который и выделил денег на наше путешествие, пытается купить меня, но удержаться не смогла. Слишком много я читала французских романов, слишком много слышала об этом городе – современном Вавилоне, пристанище пороков и великих идей.
Париж разочаровал меня. Он был слишком тесен и грязен. Всё в нём оказалось совсем не так, как я себе представляла. Но всё равно поездка подействовала на меня благотворно. Отец перестал говорить о помолвке, и я даже начала думать, что это наваждение позади.
За день перед отъездом отец заявился в крайне приподнятом настроении. Он не мог стереть со своего лица ухмылку и хвастался, что обвёл вокруг пальца одного иностранца и говорил, что нам надо срочно возвращаться. Я тогда не понимала, о чём он говорит, да и мне было, если честно, всё равно.
По приезде отец невзначай сообщил мне, что возлюбленный мой перевёлся в другой полк и уехал воевать в Сербию. По поводу того, кто поспособствовал этому переводу, сомнений у меня не было.
Этой же ночью я решила повеситься на простыне. Но мне не хватило решимости задушить свою молодость, свою красоту. Я провела ночь, рыдая над своей участью, а наутро проснулась со странной пустотой в душе. Ничто более не трогало меня. Будто я порвала струны, отвечавшие за музыку жизни.
Из меня ушли все переживания. Я стала тем товаром, которым меня желало видеть общество. Примирилась с участью слабого пола, частью которого мне не повезло родиться.
Папочка, видя, что из меня ушёл буйный нрав, стал совершенно довольный. Наше материальное положение также несказанно улучшилось.
Ранним морозным утром я сообщила отцу, что согласна выйти за графа. Он лишь удовлетворённо кивнул.
– Пойми, девочка, старая развалина не протянет и года. Когда всё кончится, ты будешь вольна делать что пожелаешь. Но до этого ты вернёшь долг нам с mamá.
Это был один из тех редких моментов, когда он вспомнил о ней не напоказ.
Но в его словах была правда: граф Вараксин был похож на мертвеца, которого смерть побрезговала забрать с грешной земли.
Свадьбу сыграли наскоро. Я почти ничего не помню из того дня. Лишь как хор завывал «Благие лета» да звонкий голос моего отца, который, нализавшись, пытался завести знакомства со всеми подряд. В глаза с женихом мы друг другу не смотрели. Хотя, мне кажется, с какого-то момента я и вовсе перестала смотреть кому-либо в глаза, боясь увидеть в человеческих душах что-то ещё более мерзкое, чем то, что уже успела на себе испытать.
Пришли вести о смерти моего возлюбленного офицера. Он погиб не на редутах под Косово, а пал жертвой пьяной дуэли. Новость никак не тронула меня. И именно это послужило той чертой, которая отделила для меня жизнь молодую от жизни взрослой. Не сам факт гибели любимого, а осознание омертвения собственной души, ощущение сковавшего душу безразличия ко всему, а особенно к самой себе. Так скоропостижно скончалась моя юность.
Папочка завёл связи и стал вхож в круги самые что ни на есть высокие.
Граф же оказался человеком более чем занятным. Он относился ко мне, как к дочери. Лишь иногда он позволял себе поцеловать меня в обнажённое плечо или кинуть взгляд на выглянувшую из-под платья ножку. Бывало, он смотрел на меня с жалостью и грустью. Возможно, его мучила совесть. В отличие от моего отца, он всё же был неплохим человеком. Я даже прониклась к нему почтением и полюбила слушать истории про его бесчисленные экспедиции.
Он объездил полмира в охоте за древностями. В его странных историях, похожих на сказки, выдуманное переплеталось с реальным, живое с мёртвым, невозможное с обыденным. Мумии поднимались из саркофагов, миражи являли взгляду события давно минувших дней, древние цари продолжали править империями сквозь пелену времён и поколений. Причудливые боги воевали друг с другом на полотне небосклона, забытые ритуалы вновь обретали таинственную силу. Кажется, он был слегка безумен.
По весне граф собрался в очередную экспедицию в Каир.
– Пирамиды, – сказал он перед отъездом, – это кинжалы, упёршиеся в брюхо Господа. И очень скоро они проткнут его, и тогда люди сами станут править Вселенной.
Родитель мой только потирал руки. Он был уверен, что поездка в далёкую страну добьёт старика.
Граф вернулся через несколько месяцев, и мы сразу заметили в нём удивительные перемены. Сгорбленная спина выпрямилась, кожа порозовела. А лестницы, на которые раньше он взбирался только с помощью пары слуг, теперь он преодолевал чуть ли не вприпрыжку. В общем, он был полон жизни, как напившийся крови комар.
Обстоятельства эти совсем не пришлись по вкусу моему родителю. Он начал пить и устраивать мне сцены. Однажды он заявился в нетрезвом виде и обвинил меня в том, что мой супруг никак не собирается «двигать коней». В пылу пьяной речи он и выложил мне, что старик так желал сделать меня своей, что поручил отцу съездить к некоему французскому колдуну. Это и было истинной причиной нашего путешествия в Париж. И пока я наслаждалась лавандовыми полями и готическими соборами, на меня делали приворот. Неудивительно, что часть моей души оказалась сожжена действием этой чёрной магии.
А через пару дней между моим пaпá и графом произошла сцена. Я не смогла ничего расслышать за толстой дверью кабинета, но итогом её стало то, что отец покинул дом, хлопнув дверьми. Граф так
