до точки их появления: прямо над сердцем.
Она могла убить меня.
Эта молния — она могла убить меня, но не убила. Рада я этому или нет — пойму позже.
Взяв себя в руки, я пересекаю комнату и сажусь на край кровати — осторожно, как птичка, которая в любой момент может взлететь. Олани приседает передо мной и внимательно изучает теплыми карими глазами цвета освещенного солнцем вечернего чая. Потом медленно, словно я — дикий зверек, который мгновенно рванет прочь, если его испугать, она кладет изящную руку мне на плечо.
Я застываю, борясь с желанием отшатнуться, и быстро отвожу взгляд. Никто, кроме родителей и сестры, никогда не смотрел на меня так — пытаясь понять, в чем проблема и как это исправить.
— Тебе больно, — сурово говорит она, удивляя меня.
Мои мышцы сведены и болят от напряжения.
— Да.
Ее рука покоится на моем плече. Странное ощущение: я как будто пью что-то теплое и сладкое холодным утром. Когда она проводит другой рукой по кружевным отметинам, боль горячо и ярко вспыхивает с новой силой.
— Мощная магия. До сих пор чувствуется.
Я колеблюсь и не решаюсь взять на себя ответственность за это. Моя же магия обратилась против меня.
Из-за нее, напоминает мне нечто злобное из глубины подсознания. Она должна заплатить за это. Гоню мысль прочь.
Олани слегка хмурится, аккуратно водя пальцами по моим лопаткам. Я не знаю, что она делает, но не шевелюсь.
Успокаивающее чувство усиливается, и я в конце концов убеждаюсь: она действительно что-то делает. Покалывание под кожей, ощущение прикосновения чужой магии к моей, что-то мягкое, теплое, а затем… затем, внезапно — облегчение, потому что пронизывающая боль уходит.
Я ахаю.
— Ты… ты…
— Целительница! — заканчивает не менее потрясенная Исольда.
Олани слегка отодвигается и рассматривает нас. Ее безрукавка как будто выцвела по краю, а вдоль торса, по охристой ткани, тянутся тонкие белые черточки. Она глядит на расползающиеся пятна — цену очищающей магии — и немного раздраженно вздыхает.
— Это проблема?
Я разминаю руки и плечи, все еще недоумевая, и качаю головой. Снаружи еще больно, но внутри боль утихла.
Исольда наклоняется, опирается локтями на колени; ее глаза сияют.
— Почему ты не сказала?
На лице Олани мелькает улыбка.
— Волшебство… не мой конек. Это — ну и одно защитное заклинание примерно раз в месяц, — вот и все, что я могу.
— Спасибо, — тихо говорю я. — И прости меня за… ну…
Олани отмахивается.
— Что ты сделала — не важно. Нравлюсь я тебе или нет — тоже не важно. Я не Рейз. — Наши глаза снова встречаются. — Не позволяй ему увлечь тебя, — продолжает она. — Он избалованное дитя, но старается изо всех сил.
Я опускаю взгляд, не желая ничего обсуждать.
— …Мне так кажется, — добавляет она.
— Он тебе платит, чтобы ты так говорила?
Олани снова удивляет меня: она смеется.
— А ты забавная, подменыш. Ой, прости. Сили. Я исправлюсь.
Я ощущаю другое тепло, не то, которое связано с целительной магией. Оно быстро улетучивается, уступая место бурлящему во мне вопросу, который не дает покоя:
— Как думаешь… шрамы будут?
Мой голос едва слышен. Олани собирает сумку, вешает ее на крючок у дверей, рядом с плащом. Она останавливается и странно на меня смотрит.
— Ты… ты никогда раньше этого не делала, да?
Я не отвечаю, но моя напряженная поза и взгляд в пол сообщают ей все что нужно.
— Я не знаю, — честно говорит она. — Была бы это обычная молния… Сами ожоги не выглядят особо серьезными. Скорее всего, они потускнеют. Но магия… менее предсказуема.
Ага, расскажи мне, думаю я, сжимая пальцы в кулак и вдавливая ногти в нежный центр компаса на ладони.
— Магия жадная, — продолжает она. — Она всегда черпает себя из чего-то или кого-то. Даже если ты не видишь, как это происходит. Она не… она не позволит забыть о расплате. — Должно быть, Олани заметила выражение наших лиц, потому что быстро добавила: — Я могу сделать для тебя мазь. Но ничего не обещаю.
По крайней мере, голова не раскалывается, как в прошлый раз. Я хотя бы в сознании. Я рассматриваю руки, испещренные отголосками молний, которые все еще жгут и пухнут от собственной злобы.
И сильнее, чем прежде, ненавижу и себя, и кипящую во мне магию.
Глава 13
Естественно, одежда, которую добыл Рейз, мне великовата. Вырез кирпично-рыжего платья глубже, чем хотелось бы, и при каждом движении криво сползает на ключицы. Но рукава, милосердно широкие, дают свободу моей чувствительной коже, а узкие плотные вышитые манжеты спускаются ниже запястья, почти закрывая кисти, так что жаловаться особо не на что.
Я все еще чувствую себя неловко, пока мы спускаемся по лестнице, постоянно одергиваю ткань, чтобы платье село как надо, и заправляю подвеску за воротник. Несколько сантиметров покрытой волдырями кожи выглядывают из-под рукавов и ворота. Вместо обгоревшего фартука на мне теперь полотняный пояс, дважды обернутый вокруг талии для лучшей посадки, и мне не хватает привычного ощущения кожаных полос и лент, как могло бы не хватать собственного пальца. Так что остается только теребить вышивку на манжете.
— Думаю, я неплохо справился, — говорит Рейз, мужественно пытаясь воткнуть ледоруб в застывший слой неловкости, повисшей между всеми нами. Никто не отвечает.
На первом этаже, в трактире, кишат люди, залитые маслянистыми лужами мерцающего света от расставленных повсюду ламп. Все говорят одновременно, звуки речи и смеха накладываются друг на друга, ежесекундно становясь громче.
— Я хочу вернуться наверх, — бормочу я так тихо, чтобы меня
