Она застыла, глядя на экран. Бушприты? В ресторане? О чем она думала?
Я не думала. Я писала на автопилоте и просто ошиблась.
Только это была не ошибка, это был мозговой ступор. В последнее время они случались все чаще и чаще. Она ходила по дому в поисках ключей от машины, которые держала в руке; решив разогреть в микроволновке замороженный обед, шла к холодильнику и не сразу соображала, что ищет его в гостиной; неоднократно бывало, что она просыпалась и совершенно не помнила, как ложилась вздремнуть. После пары пропущенных совещаний и одного поименного голосования (слава богу, не особенно важного) она все больше и больше полагалась на свою личную помощницу Энн-Мари Бригс, которая следила за ее расписанием и напоминала ей о предстоящих событиях. Раньше такого не было. Гвенди прекрасно справлялась сама. Забыть дату голосования? – изумилась бы прежняя Гвенди. Никогда в жизни!
А теперь еще эта странная фраза на экране компьютера: Рекомендую отведать их фирменные бушприты.
Гвенди стерла предложение и напечатала: Таких бургомистров, как в «Саймонсе», нет больше нигде.
Она уставилась на экран и прижала ладонь ко лбу. Ей вдруг стало жарко. Жарко и странно. В прошлом месяце, когда она ездила в Касл-Рок на выходные, она села в машину, собираясь поехать в какое-то конкретное место, а потом обнаружила себя на стоянке у кегельбана в Румфорде, причем без малейшего понятия, что она собиралась там делать. Тогда она рассмеялась и сказала себе: И черт бы с ним! Погода отличная, прекрасный день для поездки.
Теперь ей было уже не до смеха.
Какое в «Саймонсе» фирменное блюдо? В голове завертелся пугающий вихрь слов: кетгут, бархан, вертеп, шлагбаум.
Точно, шлагбаум! Она напечатала слово, но оно все равно выглядело неправильно.
Приоткрыв дверь, в кабинет заглянула Энн-Мари.
– Я собираюсь в «Старбакс», сенатор. Вам что-нибудь принести?
– Нет, спасибо. Но у меня тут затык. Как называется эта еда?
Энн-Мари нахмурилась.
– Можно чуть поконкретнее, босс?
– Это такие длинные булки. – Гвенди показала руками примерный размер. – Внутри что-то мясное и еще горчица и кетчуп. Не могу вспомнить слово.
Энн-Мари улыбнулась, отчего у нее на щеках появились ямочки. Она смотрела на Гвенди с выражением человека, который слушает анекдот и ждет ключевой фразы, когда можно будет смеяться.
– Э… хот-доги?
– Хот-доги! – воскликнула Гвенди и вскинула над головой сжатый кулак. – Да, тошно!
Улыбка Энн-Мари тут же погасла.
– Босс? Гвенди? Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, – соврала Гвенди. – Я хотела сказать «тошно», а не «тошно». Возьмите мне черный кофе без сахара, хорошо?
– Хорошо, – кивнула Энн-Мари и ушла… но перед тем как уйти, озадаченно глянула на Гвенди через плечо.
Оставшись одна, Гвенди снова уставилась на экран. Слово, которое подсказала Энн-Мари, мгновенно забылось. Проскользнуло сквозь пальцы, как верткая мелкая рыбешка. Ей уже не хотелось писать эту треклятую статью. И она собиралась сказать не «тошно», а «точно».
– Тошно, точно, точно, тошно, – произнесла она вслух и расплакалась. – Господи, что со мной происходит?
Но она знала, что с ней происходит. Она тошно знала. Она даже знала, когда именно все началось: когда она нажала красную кнопку, чтобы продемонстрировать Шарлотте Морган, насколько опасен пульт управления и как важно держать его существование в строжайшей тайне, пока не удастся избавиться от него окончательно.
Но Шарлотта не должна узнать о ее состоянии.
Никто не должен узнать.
26
Второй день на МФ-1.
Члены экипажа приступили к работе. Все, кроме Гарета Уинстона, у которого нет никаких определенных обязанностей. На станции столько всего интересного, но миллиардер сиднем сидит в своем люксе и почти не выходит наружу. Как Ахиллес, предающийся тяжким раздумьям у себя в шатре, размышляет Гвенди. Она даже может его понять, потому что сама предается тяжелым раздумьям со вчерашнего дня, когда доктор Глен задал ей свой вопрос. Буквально обрушил его ей на голову.
Но в отличие от Гарета Гвенди есть чем заняться. Она посетила метеолабораторию, проверила тамошнее оборудование и долго смотрела на Землю внизу, наблюдая, как темнота гладкой тенью накрывает Северную и Южную Америку (синяя и фиолетовая кнопки на пульте управления). Затем Гвенди приняла участие по «Зуму» в заседании Комитета по вопросам здравоохранения и социальной защиты. Рассказала о важности космических исследований пятиклассникам из Бойсе, которые выиграли видеоконференцию с ней в каком-то конкурсе (или, может быть, в лотерее). Ей самой кажется, что все прошло хорошо, но весь ужас в том, что она больше ни в чем не уверена. Она выпила сразу две таблетки «Тайленола» от головной боли – начавшейся, видимо, из-за стресса, – но чтобы справиться с предстоящим испытанием, нужно что-то посущественнее «Тайленола».
Похоже, все уже знают или подозревают. Все до единого на борту.
О чем они подозревают? Что знают? Что у сенатора Гвендолин Питерсон поехала крыша. Шарики зашли за ролики. Подтекает чердак. Сорвало башню – и далее по списку. И поскольку они находятся на высоте 260 миль над Землей и сенатор Питерсон выполняет какую-то сверхсекретную миссию особой государственной важности, Кэти и доктор Глен решили прояснить ситуацию. Они не знают, что лежит в ее стальном чемоданчике, но знают, что выход Гвенди в открытый космос назначен на седьмой день и что на выходе ее следует обеспечить компактной ракетой длиной шесть футов и диаметром четыре фута. По сути это космический дрон с миниатюрным ядерным двигателем, который может разгонять аппарат лет двести. А дальше ракета полетит в бесконечность уже по чистой инерции.
Реактор в ракете крохотный, не больше мотора в игрушечном поезде, но довольно мощный. Если оператор – Гвенди – что-то напутает с порядком запуска, возможен взрыв, который либо разворотит обшивку станции, либо сведет ее с орбиты. В этом случае МФ-1 рискует улететь в дальний космос или войти в земную атмосферу и сгореть. Впрочем, Гвенди об этом уже не узнает; ее испепелит в первые две секунды.
Кэти старалась быть максимально деликатной.
– Я не смогу с чистым сердцем дать вам разрешение на выход в открытый космос, даже с напарником, если не буду на сто процентов уверена, что вы не страдаете никакими умственными расстройствами.
Доктор Глен высказался прямее, и это было достойно уважения.
– Сенатор, нет ли у вас подозрений, что у вас начинается болезнь Альцгеймера? Мне самому неприятно поднимать эту тему, но при нынешних обстоятельствах ничего другого не остается.
Гвенди знала, что нечто подобное может произойти, и проработала «легенду» как раз на такой случай – вместе с доктором Эмброузом, который хоть и весьма неохотно, но все-таки согласился помочь. Они оба прекрасно знали, что хорошая выдумка включает в себя по возможности больше правды. Руководствуясь этим соображением, Гвенди сказала Кэти и доктору Глену, что ей поручено дело чрезвычайной государственной важности – причем речь идет о благополучии всего мира, – она живет в непрестанном стрессе уже два долбаных года, ее мучает постоянная бессонница, и поэтому у нее иногда случаются приступы забывчивости. Кэти с готовностью согласилась, что в 95 процентах случаев Гвенди проявляет прекрасную дееспособность – в пределах и выше принятого стандарта.
