еще во время войны. Может быть, он бы и женился на ней, если бы она не лгала ему. А она лгала. Он попал на фронт, а она вышла замуж за одного адвоката. Муж ее бежал за границу. Встретившись на улице Ваци, они очень обрадовались друг другу. Он тогда не особенно разбирался в женской красоте, и Марион показалась ему ослепительно красивой, ей едва минуло 30 лет… Может быть, только он находил ее такой красавицей. Марион была одинока. С этого и началось.
Мистер Трезен интересовался Фараго потому, что как раз в то время собирал данные о лагерях военнопленных в России. Фараго понимал, чем это грозит, но Марион так умоляла его, что в конце концов он согласился ради нее. Но Фараго не был новичком в таких делах — не зря же он служил прежде следователем в жандармерии, — он имел опыт и действовал очень осторожно. Для него давно были пустым звуком такие понятия, как любовь к родине, патриотизм. Главное — это деньги и умение загребать их без риска быть пойманным с поличным. Он прекрасно знал, что мистер Трезен и его хозяева тоже не сердобольные ангелочки. Их не интересовали его переживания, они преследовали свои корыстные цели. И именно это было сопряжено с риском для него. Если бы, скажем, в какой-нибудь американской газете появилась статья о жизни военнопленных в лагере или о положении на заводе, где он работал, это выдало бы его с головой. Соответствующие органы без особого труда установили бы, кто и когда освободился из указанного лагеря и с кем поддерживает связи сейчас. Поэтому он все выдумывал без зазрения совести. Он сочинял истории, слышанные якобы от других, рассказывал о заводах, на которых сам не работал, и о лагерях, где сам никогда не бывал. Он-де передает рассказы других, испытавших все это на себе. Он умел подпустить такое, что могло особенно заинтересовать американцев. Обе стороны это вполне устраивало. И у него всегда водились деньги, он привык не нуждаться в них.
Неприятности начались, когда мистера Трезена перестали интересовать выдумки о лагерях военнопленных в России и он потребовал сведений об армии, полиции и других органах. А это уже было чревато опасностями. Теперь мистер Трезен открывал кошелек только в том случае, если Фараго приносил достаточно интересные данные, А это нарушало привычный образ жизни. Ему приходилось отказывать себе в ежедневной порции коньяка. Больше того, он должен был лишиться даже такого наслаждения, как обладание телом двадцатилетней Борбалы, а это уже было свыше его сил. Любил ли он ее? Над этим он не задумывался. Он привык считать эту девушку своей вещью и жизнь без нее считал неполноценной. Все это заставило его приступить к созданию агентурной сети. С давших пор у него был изрядный опыт в такого рода делах. Кого он вербовал? Вспоминая об этом, он не мог удержаться от улыбки. Сколько еще дураков в этой стране, прости господи! В Будапеште можно стать миллионером, пользуясь чужой глупостью. Стоило ему произнести две — три антикоммунистические фразы, припугнуть нескольких человек, как у него появилась своя агентура. Не пренебрегал он и своими старыми, довоенными «связями». Некоторые его старые агенты успели за это время сделать неплохую карьеру, что оказалось весьма кстати. Он, конечно, был не настолько глуп, чтобы проявлять излишнюю щедрость в отношении своих агентов. Однако и им перепадало кое-что из той суммы, которую он ежемесячно получал от мистера Трезена.
И вдруг весной 1950 года он провалился, причем причины провала до сих пор не знал. Это никогда не переставало беспокоить его. Фараго подозревал, что это дело рук американцев, ибо больше никто не был разоблачен. И когда ему пришлось предстать перед майором Хидвеги, он остался верен себе.
— Послушайте, господин майор, — трезво рассуждал Фараго, — я в своем деле не одну собаку съел. Всегда есть два выхода…
— Какие же? — смеясь спросил Хидвеги.
— Или я буду корчить из себя патриота и пропаду…
— Или?
— Или… попытаюсь заключить сделку.
— А почему пропадете? — допытывался майор.
— Очень просто! У вас, как я убедился, достаточно данных, чтобы вздернуть меня. Если я буду запираться, то еще больше усугублю свою вину, а мне жить хочется.
— Итак?
— Итак, предлагаю сделку…
— Согласен, — сказал майор. — Каковы ваши условия?
— Я вам все расскажу, а вы, господин майор, гарантируете мне хорошее обращение и по мере возможности смягчите наказание.
Майор засмеялся.
— Вы сугубо практичный человек, Фараго. Но приговор — это дело суда, и я не могу повлиять на него. Что касается хорошего обращения, то его я вам обещаю.
И Фараго дал исчерпывающие показания. Ему ничего не стоило сообщить имена и адреса более тридцати агентов, лишь бы сохранить свою жизнь. Оправдываясь перед самим собой, он уверял себя, что на его месте любой поступил бы точно так же.
В тюрьме он встретился с теми, кто доверился ему. Все они терялись в догадках, выискивая причину провала всей сети. Кто же предатель? Подозревали друг друга, но только не его. Вскоре он сумел приспособиться и к новым условиям. Чтобы завоевать уважение заключенные, Фараго изощрялся во лжи. Врал он мастерски. Он так убедительно расписывал, как его «пытали», что даже надзиратели сочувственно покачивали головами. Таким путем ему удалось приобрести авторитет, даже больше — популярность!
«Нужно помешать уничтожению архивов госбезопасности», — кажется, так сказал сегодня на утреннем совещании один из выступавших, — вспомнил он. — Все ясно. Найдут мои показания — и мне крышка. Или поймают Хидвеги, и он все выложит. Чем мне оправдаться? Неприятное дело! А органы госбезопасности уже разоружают. Может быть, Хидвеги погиб во время боев. Может быть, но недостоверно. Но если даже он умер, то архив-то остался. Я знаю. У нас в отделе тоже так было. Нужно узнать, где мое архивное дело. Значит, надо найти Хидвеги. Адрес его я знаю. А если его нет дома? Что тогда делать? Узнаю, где он, и заманю его домой. Другого выбора нет. Но он может сказать, где находится дело, а может и не сказать. Если скажет, я убью его, не скажет — тоже убью. Я должен убить ею своими руками. Мне еще никогда не приходилось убивать человека. Но если я не убью Хидвеги, то погибну сам, а я жить хочу… Впрочем, может быть, и не придется убивать его?.. Там видно будет…»
— Честное слово, Лайош, я не нахожу в вас абсолютно ничего венгерского!
— Почему, Аннушка? — спросил Лайош, практикант-фармацевт, удивленно посмотрев на миловидную шатенку медсестру, занятую стерилизацией инструментов. Вид у нее был усталый,
