и бурое сукно, сложенные в одном из углов, обвел глазами стружки, клочки бумаги и обрезки кожи, валявшиеся на полу, и подумал — больше по учительской привычке все классифицировать: «Натуральное хозяйство в чистом виде». И только потом осознал истинный смысл этих слов, истинный смысл этих угрюмых хранилищ и задрожал от сдерживаемого смеха. «Нет, кто бы мог подумать, самое настоящее натуральное хозяйство!» И он вспомнил, как лейтенант Копачиу сказал ему про Кройку, что у того два конька — букашки и Адамы. Конечно, вряд ли лейтенант знал, что такое натуральное хозяйство, и тем более вряд ли подозревал, что оно процветает у него под боком, но все же лейтенант Копачиу замечательный тип, раз он почуял, что натуралиста Кройку в равной мере интересуют и насекомые, и эти мрачные развалюхи.
И поскольку тайн для него здесь больше не оставалось, он перестал остерегаться, толкнул дверь и вышел, даже не притворив ее за собой. Его распирало от впечатлений — попадись ему кто-то на пути, он, пожалуй, не выдержал бы, сболтнул что-нибудь про Адамов. Но Владия уже, как обычно, опустела в этот утренний час.
На полпути он встретил Антузу, завидел ее издалека и заторопился. Возбуждение так захлестнуло его, что смыло все условности, с какими люди идут навстречу друг другу. Пройдя несколько метров, он почувствовал острую боль между лопатками, горло перехватило, он понимал, что это от волнения, молнии мыслей, десятки фраз проносились в мозгу, и вдруг он очутился лицом к лицу с ней, руки мешали, он спрятал их в карманы пиджака, выставив наружу большие пальцы. Антуза приостановилась, как будто хотела разминуться с ним, но ждала, чтобы он уступил ей дорогу. Она смотрела ему прямо в глаза, как змея смотрит на птицу. Викол Антим молчал и не смел отвести взгляда от глубины ее зрачков, последний шаг он сделал машинально, с четким ощущением того, что падает в омут, темный, как зелень ореха, и что сейчас его закрутит; ощущение было настолько ярким и сильным, что у него помутилось в голове и дурнота подступила к горлу. Он не двигался, не в силах стряхнуть гипнотический морок, большими пальцами он чувствовал жесткие швы пиджака, мимо прожужжала муха, где-то зашумел мотор, а он все не мог опустить взгляда, поглощенного зеленой ядоносной глубиной глаз женщины, стоявшей перед ним.
Не сморгнув, не вымолвив ни слова, Антуза легонько пихнула его рукой, учитель истории качнулся и медленно, до странности медленно переломился в коленях и повалился набок, не взметнув при этом ни пылинки. Лежа, он видел снизу, как она уходит, не касаясь подошвами земли, не колебля травы, не поднимая пыли, и позже, оглядывая свое платье, чистое, без пятнышка, понял, что он не оскорблен, а наказан за то, что дерзнул войти в кукурузу на огороде Адамов, глазами, свыкшимися с миром Владии, посмел шарить по темным недрам другого мира за стенами крытых толем амбаров.
И в эту ночь, так и не заснув, он уразумел еще одну вещь. Прав лейтенант Копачиу: всем, что они есть, и всем, что они делают, Адамы бросают вызов укладу жизни Владии. Но любопытно, что это стало раздражать и его, как будто и он сам естественно принял уклад странной для него владийской жизни.
День как-то вдруг кончился, и около пяти Викол Антим испытал нешуточную тревогу. Все-таки предложение инженера было не из обычных, пожалуй, оно могло бы вывести его из оцепенения, хотя и сладкого, но очень смахивающего на капкан — чем слаще приманка, тем коварнее челюсти. Он стоял за дверями виллы, смотрел сквозь стекло, закатное солнце зажгло витраж, и большой холл за его спиной ожил и повеселел. Викол Антим казался себе нелепым в высоких сапогах, одолженных у Кройку. Тот отдавал их скрепя сердце, он ходил в них по огородам «за букашками», и, может быть, ему так тяжело было с ними расставаться потому, что резиновая обувка стала как бы частью его хрупкой натуры, частью мира, который открывался ему одному, разрастаясь и клокоча: гусеницы, виноград, первичные проявления жизни. Викол Антим попытался его успокоить: «Не волнуйся, старик, я их не порву, ничего с ними не будет, мы едем на машине». И тогда Кройку двумя пальцами взял сапоги, протянул ему и, лишь бы поворчать, буркнул: «Это не охота, а чушь собачья, на машине». Викол Антим засмеялся: «Брось, на то и цивилизация, а ты застрял в каменном веке!» И вот он ждет Башалигу и не представляет себе, как же будет выглядеть эта самая охота.
Газик остановился у ворот. Он услышал клаксон и неторопливо вышел, как бы убеждая себя, что суетиться нечего. Затылком он чувствовал взгляд К. Ф., но не обернулся, он привык. Чужие сапоги были ему великоваты, нога в них елозила, он шагал, стараясь не наступать на колючки, разросшиеся между камнями. Влез на заднее сиденье рядом с Копачиу. Башалига был за водителя. Налегая грудью на руль и повернув голову, он встретил учителя улыбкой. Копачиу, одетый в штатское, сидел, не похожий сам на себя: этакий застенчивый добряк, ни следа того сплава собранности и развязности, который придавала ему форма в часы дежурства. Он держал на коленях охотничью двустволку и, заметив, что учитель смотрит на нее с любопытством, шлепнул ладонью по темному гладкому прикладу. «Бельгийская, дай, думаю, возьму, чего ей зря висеть в гостиной, правильно?»
Викол Антим кивнул. Но, когда машина направилась по глухой дороге к бывшей помещичьей винодельне, он не смог сдержать возглас удивления. Башалига услышал и, не оборачиваясь, стукнул кулаком о борт машины, привлекая к себе внимание. «Попробуем здесь, света пока достаточно, все видно, стреляйте на здоровье. — И через несколько десятков метров: — Только не укокошьте кого-нибудь. Это серьезно, молодой человек, даже Копачиу вас не вызволит из такой передряги». Приглушенно хмыкнул и забарабанил ребром ладони по зеленой жести борта, отбивая ритм. Затормозил он круто и, нагнувшись, вынул из-под сиденья карабин устаревшей конструкции. Солидное ружье, надежное, подумал Викол Антим, но на зайцев с таким не ходят. Тут нужна дробь. Заяц бежит, а его настигает пучок раскаленных дробинок. Это Викол Антим вычитал в одной книге, а он любил хранить верность прочитанному и всегда радовался, открывая в реальности что-то, так или иначе совпадающее с миром его книг.
Он вышел первым, огляделся, они находились в широкой долине, гребень холма вырисовывался четко, голый, без кустов, в щетине травы. Викол Антим даже не подозревал о существовании во Владии уголка, где никто не попытался насадить виноградник, тем более на таком удобном
