запах табака, зимнего леса. Большая рука погладила ее по голове:
– Есть ты пока не захочешь. Я сам болел, знаю, как это бывает. Потом Иван Григорьевич кашу сварит с медом, постных блинов напечет… – несмотря на туман в голове, Маша заставила себя собраться:
– Он в куртке, значит, он куда-то уходит… – обветренное лицо отца заросло белокурой бородой:
– Мы похожи, – поняла Маша, – у меня тоже яркие глаза, я высокая, за метр семьдесят. Он вообще головой до потолка кельи достает… – уютно мерцала лампада, ее накрыли явно заграничным, легким и теплым спальным мешком. Маша подалась вперед:
– Папа, ты что… – она указала на куртку, – не остаешься у Ивана Григорьевича… – Маша поняла, что старик живет в маленьком скиту:
– Он рассказывал, как спасался, на Алтае. Истинные христиане уходят далеко в тайгу, чтобы не иметь ничего общего с дьявольской властью… – никак иначе об СССР Маша подумать не могла:
– Надо рассказать папе, что случилось на перевале, предупредить его о Гурвиче… – поцеловав ее в лоб, он поднялся:
– Я скоро, милая, туда и обратно, – пообещал Волк, – а ты спи, пожалуйста… – голова опять закружилась, Маша заползла под спальник:
– Вернется папа, все ему скажу… – темные ресницы задрожали, она тихонько засопела. Еще раз перекрестив дочь, Волк неслышно закрыл тяжелую дверь кельи.
– В продолжение пути их пришел Он в одно селение. Здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой. У нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении. Подойдя, она сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее…
Голос Ивана Григорьевича был мягким, напевным. Шелестели страницы дореволюционного, пожелтевшего Евангелия:
– От иноков здешних, – Князев показал Маше потрескавшуюся обложку черной кожи, – они кое какие книги спасли, когда антихристы большой скит разорили. Здесь рука игумена Арсения на развороте… – чернила выцвели, но почерк был твердым:
– В лето 7390 от сотворения мира достигли мы вертограда праведного, уединенной пустыни, основанной во времена гонений никонианских на истинную веру… – Иван Григорьевич пошевелил губами:
– Они здесь обосновались, когда твой прадед едва появился на свет, после убийства государя Александра Второго… – Маша полулежала на тощей подушке, укрывшись спальным мешком. За сутки жар у девушки почти прошел, но Иван Григорьевич запретил ей покидать келью:
– Как тебе получше станет, я воды согрею… – в углу гудела русская печь, – помоешься, как следует. Баню истопим, когда твой отец появится… – по словам Ивана Григорьевича, Волк, как он называл отца, ушел на перевал:
– И дальше на восток, – объяснил старик Маше, – видимо, с дядей твоим все в порядке, если они сюда не вернулись. У них семейное дело, долг чести, что называется… – Князев и Маша коротали время за чтением Евангелия. Девушка вытерла сопливый нос:
– Температуры больше нет, но все равно я чихаю. Я помню эту главу от Луки, Иван Григорьевич. Отец Алексий объяснял, что Марфа заботилась о суетном, а Мария о вечном. Дальше идет «Отче наш»… – Князев кивнул:
– Именно так. Ты насчет своего дяди спрашивала, – старик коротко улыбнулся, – он достойный человек. С ними еще один твой родственник был, из Америки, однако он погиб, бедняга… – Князев перекрестился. Маша еще не могла поверить, что, кроме отца, получила двух родных братьев, дядю, ближних и дальних кузенов, и братьев названых:
– Твой батюшка о семье вашей много не говорил, – вздохнул Князев, – времени не было, но еще одного твоего родственника, Петра Михайловича, я встретил на Дальнем Востоке. Я ему помог выбраться из СССР, только он все равно потом погиб. Но хорошо, что сынишка у него растет… – Маша, было, заикнулась о том, что Ивану Григорьевичу тоже стоит покинуть СССР. Старик покачал головой:
– Здесь я родился, на сей земле и умру, милая. Поручение матушки Матроны я выполнил. Теперь могу вернуться к отшельничеству… – он погладил седую бороду, – могилы иноков надо призревать. Может быть, ко мне кто-то придет из истинных христиан, станет моим преемником… – Князев рассказал Маше, что ближайший тайный скит находится на восточном склоне Урала:
– Они Спасова согласия, – объяснил старик, – нетовцы, без священников обходятся. У них и молебнов нет, они только Псалтырь читают, и поклоны кладут с лестовкой… – Князев объяснил Маше, как надо молиться с лествицей. Девушка перебирала кожаную, скрученную веревку
– Треугольник, символ Святой Троицы; четыре треугольника означают число евангелистов… – она вздохнула:
– Папа мне ничего не рассказал о моей матери. Я только знаю, что она была дочерью герцога, что ее убили нацисты. Интересно, как она попала в СССР? У меня есть старший брат, единоутробный, он живет в Бельгии. Ему двадцать лет, он учится в военной академии, а сыну папы, тоже Максиму, двенадцать… – отец упомянул, что женат на вдове своего кузена, мистера Питера Кроу:
– Иван Григорьевич называет его Петром Михайловичем, – Маша зевнула, – у нас такая большая семья, даже непривычно… – она решила рассказать отцу о Марте:
– Понятно, что ее родители были иностранцы. Может быть, папа о них слышал… – девушка прикрыла глаза, Князев поднялся:
– Она быстро устает, бедняжка. Но поела она хорошо, выпила чаю с медом. Пусть спит, набирается сил. Хоша бы ее отец и дядя быстрее пришли. Пусть отправляются на запад. У меня место глухое, но мало ли, вдруг поисковики сюда забредут… – рука Маши сжимала лестовку. Князев перекрестил девушку:
– Зоя тоже икону не оставляла, да призрит Иисус душу мученицы. Но Мария отыскала свет, то есть мы ее вывели из тьмы. Она обрела веру, обрела семью. Как сказано, благая доля да не отнимется от нее… – Иван Григорьевич решил не забирать у девушки лествицы:
– Я и так помолюсь, ничего страшного… – потерев ноющую после колки дров поясницу, он опустился на колени перед иконами. Свет лампадки отражался в покрытом морозными разводами, подслеповатом окошке кельи:
– Вроде огоньки, в лесу, – забеспокоился Иван Григорьевич, – или это пазори полыхают? Волка сатана смущал в том месте. Матушка предупреждала, что так случится, но больше ничего не сказала. Господи, пошли рабе твоей, девице Марии, здоровья, душевного и телесного. Избавь ее от лукавого, не введи ее более в искушение, ибо Твое есть царство и сила и слава, во веки веков, аминь…
Огоньки двигались, приближаясь к избушке, собираясь у ограды скита.
Саша Гурвич отказался лететь в Свердловск. Юноша твердо сказал товарищу Котову:
– Я себя хорошо чувствую. Вам надо сопровождать арестованного, – он кивнул на носилки, – а мне надо найти свидетеля. В конце концов, она пропала из-за моего упущения… – Маша Журавлева оставалась единственным очевидцем случившегося на перевале.
Спокойные глаза Саши оглядывали темные очертания почти вросшей в землю избушки, за покосившейся оградой:
– Ничего с Машей не сделают, – напомнил себе Саша, – в Свердловске ее допросят, Михаил Иванович заберет ее домой. И вообще, ничего не произошло, самодеятельные туристы погибли при сходе лавины. Печально, но в таких походах каждый год погибают люди… – Маша понятия не имела о порошке в чае:
– Правда, она видела того… то существо, – задумался юноша, – но в панике можно увидеть все, что угодно… – услышав Сашу, товарищ Котов поскреб седоватый висок:
– Конечно, плохо, что ты не сделал соответствующий доклад, в Ивделе, – юноша покраснел, – но, с другой стороны, ты прав… – Котов усмехнулся, – перестраховщиков у нас хватает. Взяли бы, и отложили операцию, если бы вообще не отменили. Мы бы тогда не поймали матерого шпиона… – остальные матерые шпионы пока пропали из вида.
Саша почувствовал, что бойцы рядом тоже
