сговариваясь с ними, подвижкой ответили донские казаки.
Волна прошла, заглохла. Полки вновь успокоились. И в это время наконец-то поползли в разные стороны створы ворот под Троицкой башней. И до смоленских, стоявших ближе всех к Кутафьей башне, долетел скрип заржавевших петель.
Все замерли. Глядят. Кто первым покажется в воротах… Кто смелый…
Вот створы разошлись… И там, в воротах, показалась первая фигура.
«Боярин!.. Точно! По горлатной шапке видно!» – мелькнуло у Якова, и он переглянулся с Бестужевым.
Об этом, кто из бояр выйдет первым, они поспорили на днях. И вот теперь гадали, кто будет прав из них. Михалка говорил, что первой пустят какую-нибудь мелкую сошку: того же Григория Ромодановского.
– Ну да! Ещё скажи – Мишку Романова, пацана! – засмеялся над ним Яков.
Он же не сомневался, что первым выйдет Мстиславский. Хотя тому-то больше всего грозили расправой донские казаки. Он знал, по слухам, от того же Валуева, что Мстиславский мужик крутой и смелый… «Но вот тупой и недалёкий!» – вырвалось как-то раз у Валуева. И он тут же прикусил язык, сообразив, что и при нём, при Якове, не следовало говорить такое…
И даже не по шапке, а по фигуре, значительной, упитанной, солидной, от которой веяло всей правдой русской, всей властью на верху, можно было точно сказать, что это был Мстиславский.
Яков выиграл этот спор. Но он не радовался этому. За этим, за тем, что первым вышел действительно Мстиславский, стояло что-то большее, чем простой его спор с Михалкой. За этим он, хотя и недалеко мыслящий, понял, что за время Смуты ничего не изменилось на этой земле, земле его родины. И от этого ему стало грустно.
За Мстиславским начали появляться другие фигуры, всё новые и новые. Они даже издали, из-за Неглинки, хорошо узнавались. Мстиславский же задержался в воротах на мгновение, словно его всё ещё притягивала какая-то сила в Кремле: там, среди поляков, с которыми были надежды на независимость их, бояр и князей, от царя, его самодержавной безграничной власти… Затем он двинулся по мосту к Кутафьей башне. За ним двинулись и другие. Они выходили и выходили из ворот… Вон идёт Воротынский. Рядом с ним, отставая на полшага, Борис Лыков. Далее шёл Иван Романов с племянником Мишкой… За ними шли какие-то мелкие родом дворяне. Холопы там же были, шли за своими господами… Григорий Ромодановский и Фёдор Шереметев вышли последними из ворот. И цепочка их, правителей от имени королевича Владислава, резко оборвалась. Казалось, все тут, все вышли… Но нет! Вот только теперь пошёл народ попроще… Стрельцы, дворовые, ремесленники, конюхи, повара, торговые… Всех их не разберёшь и не упомнишь в их серой массе.
У Кутафьей башни их встречал Пожарский, так же как в прошлый раз, встречал выходящих здесь женщин, детей и стариков. Но теперь он сидел на коне. Этим он подчеркивал официальность встречи людей ответственных, слуг государевых. К ним, государевым людям, во все времена было принято относиться с почётом, отделять от всей остальной массы народа, простых людишек, черни.
Когда Мстиславский с группой бояр приблизился к башне, Пожарский сошёл с коня, которого придержал под уздцы его стремянной. Сделав шаг вперёд, навстречу Мстиславскому, он остановился.
Мстиславский замедлил шаг. К нему подтянулись идущие за ним его думцы, бояре и окольничие. И они, власть из Кремля, все вместе, кучкой подошли к встречавшим их.
Пожарский стоял с Трубецким и Хованским. Лопата-Пожарский, Гагарин и Дмитриев стояли позади них, так же как и Минин. А дальше стояли дьяки, подьячие, дети боярские и уж очень крутые атаманы. Вся рать, все воеводы, всё подмосковное правительство, «вся земля». И тоже власть…
И вот две власти встали друг перед другом.
Пожарский и Трубецкой, когда к ним подошёл Мстиславский, представились. Представили они и своих, из окружения, соратников по ополчениям.
За ними же, в казацкой массе, тысячи глаз угрюмо взирали на них, на бояр. И были злыми те глаза. Затем и крики злые раздались. В адрес их, людей «лучших» из Кремля… И кулаки, приветствуя их, замелькали… Но атаманы ещё сдерживали своих казаков…
Пожарский, не обращая внимания на злые крики казаков и черных людей, со всей учтивостью как государев служилый предложил Мстиславскому и его окружению свою защиту, стол и кров. Затем он препоручил дальнейшие заботы о боярах Гагарину. И тех увели.
И в этот момент он заметил Волконского. Тот, поотстав от всех, только-только подходил сюда же. Шагал он уверенно, как на плацу, соболья шуба тряслась на заметно похудевших плечах.
– Григорий Константинович! – окликнул он его.
Волконский дернул головой в его сторону, пристально посмотрел на него. Его, Пожарского, он заметил сразу, как только вышел из ворот Кремля. Пожарский был виден издали. Он сидел на коне высоко над морем голов, выделялся плотной фигурой, среди окружавших его ополченских воевод… Поэтому-то князь Григорий и пошёл свободной походкой, показывая так свою независимость, скрывая за ней неуверенность. Он ожидал этого: что князь Дмитрий окликнет его. И был напряжён… Но всё равно, даже ожидая, он вздрогнул, остановился.
Какое-то мгновение он колебался: пройти мимо Пожарского или подойти к нему… Затем он шагнул в его сторону, когда заметил, что князь Дмитрий вроде бы сделал движение рукой, словно приглашал его подойти или хотел подойти сам. И как-то само собой получилось так, что они невольно шагнули навстречу друг другу, уже по привычке людей, сердечно связанных.
Они поздоровались, натянуто улыбаясь, чувствуя ложность этих улыбок.
– Как ты? – спросил князь Дмитрий Волконского.
– Да всё вроде бы хорошо! – быстро ответил тот.
– Вижу, вижу, что здоров, – добродушно пробормотал Пожарский.
Но в этот момент его окликнул Васька Юдин: «Дмитрий Михайлович! Здесь, сидельцы из Кремля, говорят, что там остались по дворам люди! Из тех, кто не может уже ходить!»
– Вот, видишь, Григорий Константинович! – развёл руками Пожарский, мол, что поделаешь, разрывают на части. – Ты сейчас иди, отдыхай. Потом как-нибудь встретимся, поговорим. Нам есть о чём поговорить… О многом!
– Да, о многом! – эхом отозвался Волконский.
Они попрощались. Волконский двинулся догонять бояр, ушедших по Никитской.
Этот день прошёл без сюрпризов. Хотя донские казаки много кричали, и злые кулаки мелькали с проклятиями над головами бывших правителей всей земли.
– Предатели земли Русской!..
– Изменники, воры!.. Их в цепи заковать!
– В Сибирь, на поселение!.. Оставить там навечно!..
И Яков с Михалкой, поддавшись общему возмущению, кричали то же самое.
Но вот все вышли из Кремля и были отправлены в лагерь Пожарского. Князь Дмитрий, опасаясь за жизнь бояр, поскорее удалил их подальше с глаз казаков.
Только после этого их, смоленских и казацкие сотни, распустили по своим лагерям.
Встретиться же снова им, Пожарскому и Волконскому,
