class="p1">Соскользнув внутрь машины и закрыв за собой круглую дверцу, я, полностью обессилевший, опустился на мягкий пол и попытался выразить Лэнтину благодарность за спасение моей жизни. Начни он действовать на долю секунду позже, и меня бы пронзили брошенные преследователями копья. Лэнтин, однако, не желал ничего слышать и заявил, что в одиночку ему бы никогда не удалось добраться до машины. А посему, сознавая, что и он, и я погибли бы без помощи друг друга, мы оставили сей вопрос в покое.
Спустя несколько минут Лэнтин вернулся к панели управления и, заложив широкий вираж, направил машину в сторону южного горизонта. Он постепенно наращивал мощность, пока мы не рванули к югу на самой высокой нашей скорости. Вскоре далеко впереди показался сверкающий лед, и через несколько минут зеленая земля позади нас превратилась в крошечное пятнышко на ледяном панцире, а затем — исчезла. Рассекая воздух, точно метеор, мы летели высоко над ледяными просторами.
Час за часом мчались мы вперед через бесконечные поля сверкающей белизны. Холодный воздух вынудил нас включить обогреватель — впрочем, даже с ним в машине было не слишком тепло. Внизу, от горизонта до горизонта, простирались ледяные поля. Тут и там однообразие пейзажа нарушали белоснежная дюна или холм.
Наконец в середине дня на южном горизонте возникла и начала утолщаться черная линия. Уменьшив скорость и спустившись ближе к земле, мы устремились в сторону черной полосы.
Казалось, что по мере нашего приближения полоса увеличивается, растет, становится все больше и больше. В конце концов мы зависли над этой черной массой и воззрились на нее в немом благоговении. Это была стена.
Но какая! Гигантский — шириной и высотой с гору — барьер из черного твердого металла, протянувшийся насколько нам было видно от восточного горизонта к западному. Колоссальная металлическая преграда добрых полторы мили в высоту, с толщиной у основания равной примерно миле, а у верхушки — где-то половине мили. Рядом с этой гладкой, тускло поблескивающей громадой стены великого Вавилона выглядели бы игрушечными и микроскопическими.
У этой стены лед кончался. С северной стороны преграды ледяные поля простирались так далеко, насколько могли видеть наши глаза. Но с южной стороны льда не было. Там росли искривленные и перекрученные холодом ледника маленькие деревья и бледно-зеленая трава и открывался вид на унылые холмистые долины, убегавшие к южному горизонту.
Мы парили над плоской вершиной могучего барьера и ошеломленно его разглядывали. Вокруг не было никаких признаков жизни. Ни звуков, ни движения. Только белое пространство на севере, зеленое на юге, а между ними, разделяя и обозначая их границу, — титаническая стена.
Лэнтин взволновано заговорил:
— Ты понимаешь, в чем предназначение этой стены, Уилер? Ее возвели здесь как плотину для сдерживания ледника. Как преграду для волн льда. Но каким образом? С трудом верится, что люди способны на такое!
Теперь я понимал, что Лэнтин прав и что стена была построена, чтобы перекрыть ледяному приливу доступ на юг. Это достижение поразило и восхитило меня. Что являют собой Великая Китайская стена и Марсианские каналы по сравнению с этим? Здесь, в далеком будущем, через пятнадцать тысяч лет после нашего времени, мы наблюдали очередной этап покорения природы человеком. Человек ровнял горы и поворачивал реки, а тут, под нами, он протянул руку и остановил наступление безжалостного ледника.
В течение целого часа мы, точно зачарованные, висели над колоссальным барьером, а затем вспомнили о своей миссии и продолжили стремительный полет на юг.
Мы мчались дальше и не замечали внизу никаких признаков жизни — ничего, кроме унылых арктических равнин, тут и там покрытых какой-то скудной растительностью.
Лэнтин снова вскрикнул. Взглянув на юг, я различил вдалеке странные проблески света, походившие на дрожащий маревом воздух. Вновь снизившись на расстояние жалкой мили от земли, мы устремились в сторону мерцания.
Далеко впереди возникло ярко-зеленое пространство. По мере нашего к нему приближения, я стал различать на зеленом фоне белые пятнышки, обладавшие до странного правильной формой. Мы летели вперед, и белые пятна превращались в здания, а зеленое пространство — в зеленеющие лужайки и сады, среди которых те здания стояли. Лэнтин вновь остановил машину, и мы озадаченно уставились вниз. С востока на запад пролегала четкая граница — предел садов и зданий. К северу от этой линии простирались холодные, продуваемые ветром равнины и росла чахлая арктическая флора, тогда как к югу от все той же невидимой черты (казалось, всего в нескольких футах от мрачной тундры) начинались пышные тропические сады, протянувшиеся на юг насколько хватало глаз. А еще складывалось впечатление, что неуловимое мерцание тоже зарождается в этом месте; к югу от незримой границы оно присутствовало повсеместно. Если вам доводилось видеть, как в знойный полдень над железнодорожными путями или раскаленным песком дрожит горячий воздух, вы меня поймете. Именно на это оно и походило — неуловимое, мимолетное колебание воздуха.
— Ничего не понимаю, — произнес Лэнтин, указав на невидимую линию, отделявшую арктический мир от тропиков. — Подобные кущи, и всего в нескольких футах от холодной равнины.
— Это выше моего разумения, — сказал я другу. — И еще кое-что, Лэнтин. В машине так же холодно, как и раньше. Даже с работающим обогревателем. Тем не менее страна внизу выглядит как тропики.
Лэнтин покачал головой, и запустил машину. Мы полетели на юг. Холод стоял такой, будто мы летели над ледником, хотя под нами проплывал пейзаж, напоминавший Флориду моего времени. Чем дальше мы продвигались, тем больше становилось белых построек, окруженных садами и лужайками. Мы видели, что по форме здания отличаются друг от друга. Некоторые из них были коническими, другие — кубическими, а третьи — сферическими, напоминая огромные, слегка погруженные в землю глобусы из белого камня. Я обратил внимание, что больше всего там было конических построек, хотя имелось и множество других конструкций. Домов-цилиндров, правда, не было вообще.
Наши глаза снова и снова улавливали внизу необъяснимое мерцание воздуха. Теперь мы летели на низкой скорости, менее чем в миле над землей. Лужайки и сады исчезли, уступив место тесно сгрудившимся зданиям огромного города. На его просторных улицах суетились крошечные фигурки; казалось, что по широким проспектам беспрерывно проносится уйма транспорта. Но не было никаких признаков воздушных судов.
Здания все увеличивались и увеличивались, из чего следовало, что мы приближаемся к центру города. Далеко впереди начал вырисовываться гигантский силуэт огромного конуса. Чудовищное конусообразное здание имело такие же внушительные размеры, как и храм Рейдера в городе Каларов. Изменив курс, мы направились к этой колоссальной центральной постройке.
