цвета шарфа.
— Хорошо, что хоть вы вовремя, — радуется она, пока я сверлю рыжую ненавидящим взглядом. Вот что я ей сделала? Все люди как люди, одна я как бахчевая грядка. — А то некоторые Федорасы так до сих пор и не приехали…
Эля, строя невинный вид, лишь молча разводит руками. Мол, ты попала под раздачу.
— Что за Федорасы? — шепотом уточняю у Бергмана.
— Раевский.
— Он же Олег, — удивляюсь я.
— Он многогранный.
Элька встревает, чтобы тему ее парня оставили в покое:
— Пока групповое фото откладывается, давайте я вас вдвоем пофоткаю.
— Не надо! — в один голос мы с Бергманом открещиваемся.
— Надо-надо, — Роза Моисеевна сверлит нас своим прищуром. — И что это мы упираемся? Неужели стесняшки?
Герман, как главная стесняшка, закашливается, а я покрываюсь красными пятнами, вспоминая нашу последнюю встречу.
— Идемте, — ржет уже в голос рыжая. — Я там кресло украсила, сейчас на нем и отснимем.
Переступая через тыквы, мы обреченно плетемся к фотозоне.
Кресло украшено шикарно: уютный плед, красивая думочка в осенних оттенках, на спинке кресла, распушив шерсть, сидит рыжий котенок.
— Мам, ты же говорила, у тебя аллергия, — ехидно вопрошает Бергман.
— Прошла, — невозмутимо отвечает Роза Моисеевна. — Вы пока сфотографируйтесь, а я нам чаю сделаю. С настоечкой.
А я все смотрю на кресло и понимаю, что настоечка мне необходима.
Оно слишком узкое для двоих.
Подтверждая мои подозрения, рыжая стерва командует:
— Дядя, садись в кресло и бери Яну на коленки…
— А может, он за спинкой встанет, — жалобно блею я.
— Тогда не будет видно красивый свитер, — злорадно пресекает мои надежды Эля, стремящаяся запечатлеть позор дяди.
И начинается наше мучение. Меня заставляют елозить на коленях Геры, который с каждой минутой сопит все сердитее, обнимать его за шею, Бергману приходится класть руки мне в разные труднодоступные места, прижиматься губами к моему виску…
В общем, через десять минут, когда на горизонте появляется Роза Моисеевна, мы с Герой взмыленные, злые и готовы начать убивать.
Роза Моисеевна же, ставя чашки на столик рядом с креслом, отвлекается на кота и неловко повернувшись, выплескивает чай на проклятущий свитер.
Я сначала взвизгиваю, потому что ожидаю кипятка, но то ли чай не так горяч, то ли свитер спасает от всего, так что обходится без травм.
— Деточка, прости старую. Я дам тебе сейчас рубашечку переодеться… — хлопочет Роза Моисеевна.
Элька за ее спиной ржет как конь, уронив лицо в ладони.
— Да не надо… — теряюсь я. — У меня джемпер есть…
— Ты соглашайся, а то опять, что-нибудь прольется, а так хоть будет в чем домой ехать, — завывает рыжая в обнимку с фотоаппаратом.
— Да-да… Мало ли, — поддакивает Роза Моисеевна. — Я в комнату занесу рубашку. Гера помоги девочке переодеться…
— Девочке уже много лет, она справится! — отзывается Гера, который безнаказанно щупает мокрое пятно на мне.
— Я могу помочь, — раздается внезапно откуда-то из угла комнаты.
Я приглядываюсь, а там скукожился прыщавый очкастый вьюнош лет девятнадцати, незамеченный мной ранее, по причине абсолютного слияния с интерьером.
— Я сам! — взвивается Бергман и под одобрительным взглядом матери тащит меня за руку в другую комнату, ворча: — Развелось охотников на чужие тыквы, блядь…
Это все так нелепо, что меня начинает душить смех. Я смеюсь всю дорогу до комнаты и даже тогда, когда Герман закрывает ее уже изнутри. Смеюсь и не могу остановиться.
Не сразу я замечаю, что Бергман разглядывает меня со странным выражением.
— Что? — все еще хихикая, спрашиваю я.
— Левина, а Левина…
— Да?
— Мне нужна компенсация. Прямо сейчас.
Глава 29. Вся грядка в сборе
— Почесать тебе спину? — похохатываю я.
— И это тоже, — соглашается Бергман, делая шаг ко мне. — Но этого недостаточно.
Мне драпать некуда, я и так стою, прислонившись к двери.
Да и прямо сейчас мне совершенно не хочется убегать.
Магия момента, и в кои-то веки Бергман ничего не портит.
На задворках сознания зудит мысль, что не надо нам целоваться, но её запинывают гормоны. Все еще улыбаясь, я сквозь опущенные ресницы наблюдаю, как Герман склоняется ко мне, и…
Дверь за моей спиной начинает содрогаться от стука…
Выражение лица Бергмана непередаваемо!
— Полиция нравов, чтоб ее… — досада настолько неприкрытая, что я опять смеюсь.
— Я принесла рубашку на смену, — извещает нас Роза Моисеевна.
Я отлепляюсь от своего места, чтобы пропустить ее, но Герман приоткрывает дверь лишь только на узкую щель, достаточную только для того, чтобы просунулась рука с вешалкой.
— Ну, мама! — свирепо ревёт Бергман, рассмотрев принесённое.
Блузка как блузка. Чего ему не нравится?
— Зато чистая и сухая! — отвечает ему Роза Моисеевна под ржач Эльки на заднем фоне.
Гера захлопывает дверь и сверлит меня взглядом.
— Смешно тебе? Это семейный артефакт, реликвия, можно сказать. Она в этом совратила второго мужа и чуть не выдала замуж рыжую!
— Я не понимаю, и чем ты таки недоволен? — раздается из-за двери, и по звуку становится понятно, что Роза Моисеевна прижалась ухом, чтобы подслушать. — Красивая блузка, приятно посмотреть!
Элькина реплика ничуть не лучше. Давясь от смеха, она подсказывает:
— Ба! Надежнее было бы оставить эту парочку там и не трогать, авось завтра бы в ЗАГС заявление понесли.
— Не учи ученого, — огрызается бабуся. — Надежнее, это когда до свадьбы не дают! Смотреть, но не трогать! О! Давид! Ты наконец-то пришел! Не прошло и года! Я в бинокль видела, ты уже час, как дома, и только сейчас соизволил появиться! Кому нужны пожилые люди, правда?
Роза Моисеевна переключается на нового гостя.
Я уже больше не могу… С подвыванием я сползаю вниз.
— Видишь, какие люди меня окружают? — сопит Бергман.
Почти успокоившись, протягиваю руку:
