Ну и ссыкотно, да.
В такие моменты очень быстро вспоминается, что это не Ленчик и не Артемьев, и уж точно не Лосев. Аура у Бергмана сейчас чутка пугающая.
Так что мне и несложно с ним скататься пофоткаться.
До самой Ленинской я благоразумно помалкиваю, и голос у меня прорезается только когда вместо того, чтобы позвонить в дверь Розы Моисеевны, Герман запихивает меня в соседнюю квартиру.
— Что происходит? — хлопаю я глазами, глядя на то, как Бергман разувается.
— Раздевайся, дорогая, — и язвительно добавляет. — Совсем.
Глава 28. Овощной день
Это что еще за заявления?
Я застываю и, как террористы на ликероводочном заводе, не могу внятно сформулировать свои требования.
— Чего застыла? Шустрее!
Охренеть!
Кто-то совсем берега попутал!
— Может, так справимся? Не раздеваясь? — мой голос сочится ядом. — Ты же говорил, у тебя обширный опыт.
— Ты это будешь надевать прямо на пальто? — изумляется Герман.
— Что это?
Честно говоря, у меня в этот миг перед глазами проносится калейдоскоп нарядов из секс-шопа: горничная там, медсестра, полицейская…
— Сама полюбуйся. Оно там, — и тычет пальцем в сторону комнаты.
Что ж, там такое?
Снимаю пальто и сапоги и, крадучись, иду на разведку, опасаясь подставы от Бергмана.
А в гостиной на огромном бежевом кожаном диване разложено реально Оно…
Хрень приковывает к себе все внимание, не позволяя даже секунду его уделить интерьеру.
Два очумительных свитера.
Огромные рыжие вязаные монстры оттенка бешеного апельсина с аппликацией на груди. На первом какой-то гном, а на другом — тыква. Подцепив последний на палец, я понимаю, что он ещё и тяжеленный нехило.
Шкура с жопы дракона, не иначе. В нём стрела лучника застрянет.
Я перевожу скорбный взгляд на Бергмана:
— За что?
— Не за что, а для чего, — ехидно поправляет меня он.
— И нах… гмх… и зачем? — тоскливо переспрашиваю я.
— Чтобы «соответствовать выбранной тематике». Там вся квартира в тыквах.
— Роза Моисеевна, — догадываюсь я.
— Нет. Подкидыш. «Я художник, я так вижу» …
Ну, я в этом участвовать не собираюсь и уверенно озвучиваю свою позицию:
— Я это не надену.
Хотя бы потому что оранжевый мне не идет ни в каком виде.
— Наденешь, — рявкает Герман. — Я не собираюсь один, как придурок, стоять в этой похабщине.
С самым грозным видом подходит и нависает надо мной. Авторитетом, блин, давит.
— То есть, если придурков будет двое, тебе станет легче? — закатываю я глаза.
— Естественно, меня заставила страдать Элька, а я заставлю тебя. Это справедливо. И потом твои парадные наряды не лучше. Чего стоит только бархатная плащ-палатка.
Уел.
Ладно уж. Позориться, так вместе. В конце концов, он на место поставил Лосева. Будем считать, отдаю долг.
Но надевать уродца на свой джемпер — это гарантированно получить тепловой удар. Отопительный сезон в разгаре, а свитерок явно предназначен для сна на снегу в безветренную погоду.
Вздохнув, я капитулирую.
— Где я могу переоде…
Слова застревают в горле, потому что Герман, не заморачиваясь, снимает водолазку, вызывая у меня при этом слюноотделение.
— Тут. В свою спальню я тебя не пущу, а то ты опять начнешь свои динамо-штучки, — склочничает Бергман.
Я аж давлюсь от такой наглости. Во-первых, обвинения откровенно несправедливые, а во-вторых, просто не надо ходить за мной в спальню, когда я там переодеваюсь! Похоже, такой вариант Гере в голову вообще не приходит.
— Ну без спальни я обойдусь, есть же ванная и ещё одна комната. Это же, очевидно, трёшка.
— Разведываешь? Или ты там опять голая? — взор Бергмана буравит джемпер на груди.
— Не голая, — фыркаю я.
— Тогда тут переодевайся. Я не верю тебе на слово.
Ах ты говнюк! Смутить решил?
Психанув, отворачиваюсь и стаскиваю джемпер.
— У тебя до сих пор следы от купальника, — задумчиво комментирует Герман, судя по всему и не подумавший отвернуться.
— Что тебя удивляет?
— Я думал ты на пляже в гидрокостюме загораешь…
— В следующий раз буду без купальника, чтоб тебя не смущать, — ржу я и тянусь за свитером.
— А мой подарок почему не носишь? — слышу я в недрах вязаного кокона.
Ну, писец вообще.
— Я чередую подношения поклонников, — рявкаю я.
Вопросики у него, конечно.
Бергман затыкается.
Натягиваю свитер, и меня почти прибивает к полу, как одинокую камышину.
Обернувшись к Герману я честно обещаю:
— Я сдохну.
Зверюга жутко колется, и от нее все чешется.
Поскрёбывая перси, я уныло смотрю на Бергмана, который в отличие от меня даже в этом ужасе выглядит охренительно. Такой себе суровый мамин пирожочек, который сейчас скинет шкурку, под ней… Ой. Об этом не будем.
— Мы быстро. Я не в том настроении, чтобы это все затягивать.
Пока Гера закрывает квартиру, из соседней двери высовывается давешний пацан.
Я к этому готова и с интересом жду его очередного пассажа.
Окинув меня взглядом, он пялится в район моей груди, которая благодаря свитеру выглядит, как будто я полродины вскормила.
— Какие тыквы! — искренне восхищается он.
— Так, — рычит Бергман. — Это мои тыквы, и я их ем. А ты по своей тыкве сейчас у меня получишь.
Ойкнув, пацан скрывается за дверью, и до нас доносится:
— Мам, Гера совсем плох. Он теперь сыроед!
Бергман медленно закрывает глаза, делает долгий выдох и под мое хихиканье толкает дверь к Розе Моисеевне.
Она не заперта, и нас сразу встречают вкусные запахи выпечки и специй.
Снует деловито Элька, похожая на мандаринку, в рыжей замшевой юбке и оливковой рубашечке, плывет нам на встречу Роза Моисеевна, тоже ограничившаяся скромным декором в виде кирпичного
